Лилианна Лунгина. 100 лет

Много лет спустя я узнала от Лилианны Зиновьевны  (а потом, в фильме Олега Дормана  «Подстрочник» она рассказала об этом всем),  как залетел в наши широты лучший в мире Карлсон. Это был один из примеров, подтверждающих ее любимую теорию о том, что самые плохие обстоятельства могут обернуться величайшим счастьем. Поскольку заказ на перевод с французского она получить не могла, а скандинавских переводчиков практически не было, она стала авоськами носить из «Детгиза» домой скандинавские книжки. И в этих россыпях глянцевых пустяков вдруг нашла «Карлсона» и «открыла» Астрид Линдгрен, которая к тому времени давно уже была мировой знаменитостью (эффект железного занавеса). 

Вторая увертюра прозвучала, когда я после университета работала в Детгизе (временно, заменяя ушедшую в декретный отпуск подругу, кто ж меня такую, подпорченную пятым пунктом, в штат-то возьмет!). Год, наверное, 1975-й. Сижу в редакции, что-то вычитываю. Входит незнакомая женщина, озаряет всех с порога не просто вежливой, а какой-то очень домашней улыбкой, проходит к своему редактору, что-то обсуждает. «Кто это?» - спрашиваю. «Лунгина». – «Которая Астрид Линдгрен переводит?» - «Ну да». Так захотелось подойти, поблагодарить. Не решилась.

А уж главное действие началось еще через год, осенью 1976-го. Называлось оно семинаром молодых переводчиков. Если бы на меня не свалилось такое счастье, не знаю, как бы сложилась моя жизнь. Мечты о том, чтобы заниматься переводом, скорее всего, пошли бы прахом. Чужим переводов не давали. А я ни дочкой, ни внучкой никому из полит- или, на худой конец, просто литбоссов не приходилась. О том, что Лунгина – та самая, набирает учеников, мне сказали знакомые, и я, поборов робость, пришла.

В  «Подстрочнике» Лилианна Зиновьевна рассказывает:

«…в этот момент меня попросили вести семинар для молодых переводчиков с французского – выпускников университета и иняза. Я позвала Нёмочку Наумова вести этот семинар вместе со мной, и мы вдвоем решили – что было совсем дерзко – раздать нашим ребятам для перевода по рассказу Виана».

Кто попросил? В то время в Союзе писателей забурлила такая кампания: открыть несколько семинаров, чтобы мастера делились опытом с молодежью. Насколько я знаю, все прочие проработали от силы пару лет и самораспустились, а наш существовал лет шесть и, что удивительнее всего, Лилианне Зиновьевне удалось издать все три сборника, которые мы переводили. Каждый раз она ручалась за всех нас и действительно доводила все тексты до приличного уровня. Чего это ей стоило, сколько времени отнимало, я понимаю только сейчас.

От Союза писателей мы отлепились очень быстро. Всего лишь одно, самое первое занятие проходило в казенном месте – в Центральном доме литераторов. Нас разместили в огромном холле, за огромным овальным столом, мы страшно смущались, чувствовали себя мелкими букашками в этой дубово-монументальной обстановке. А тут еще оказалось, что в это же самое время в Большом зале ЦДЛ проходило какое-то скандальное собрание. Двери то и дело открывались, и в холл вылетали распаренные маститые писатели и поэты. Мы и без того чувствовали себя неловко, а когда увидели и услышали смачно матерившегося Евтушенко, совсем онемели.

«Нет, так дело не пойдет», - сказала, наконец, Лилианна Зиновьевна, и уже в следующий раз мы пришли заниматься к ней домой.

Вот так я и попала в гостиную квартиры Лунгиных на Новинском бульваре. Нас, участников семинара, было человек десять-двенадцать.  И двое руководителей: Лилианна Зиновьевна и Наум Вениаминович Наумов.

Для начала нас попросили принести по кусочку любого своего перевода, и я нахально притащила одно из «Писем к провинциалу» Паскаля. До сих пор пылают щеки, как вспомню, что Иоанна Златоуста я там по невежеству Хризостомом обозвала – красивое же имя, греческое! Укорили меня довольно мягко, но стыдно было так, что больше ничего я, кажется, из этого занятия не запомнила.

А дальше мы стали собираться раз в две недели, по вторникам. Самой младшей из всех была наша староста Ира Истратова, в начале работы семинара – студентка третьего курса филфака. А самой старшей – уже довольно опытная Ира Волевич.

Главным героем первых двух лет занятий стал Борис Виан. Сама идея – перевести этого головоломного автора, словесного эквилибриста, джазиста и хулигана, силами зеленых, мало что умеющих переводчиков, а потом и опубликовать этот перевод в советском издательстве казалась совершенно невероятной. Как рассказывала Лилианна Зиновьевна,  «подначил» ее старший сын Павел. «Сделай книжку, которую нельзя переводить, и сумей ее напечатать».

Сборник Виана, состоявший из романа «Пена дней» в переводе Лилианны Зиновьевны и полутора десятков рассказов, сделанных в семинаре, был издан, после долгой полуподпольной борьбы редакторов-рыцарей с трусоватыми чиновниками, в 1983 году тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров и мгновенно стал дефицитом, валютой, модным культурным лакомством. Бессмысленно было искать его на прилавках – покупали на черном рынке, из-под полы, за бешеные деньги.

По случаю выхода в свет первой общей книги Лилианна Зиновьевна пригласила всех на пирушку. Между прочим, она отлично готовила и даже говорила, что умение приготовить  что-нибудь вкусное по вдохновению – один из признаков хорошего переводчика. Не помню, чем она кормила нас в тот день, мы же ей подарили огромную колбасу с этикеткой: КОЛБАСУСЬ ФАРШИРОВАННЫЙ. Все, кто читал «Пену дней», помнят рецепт приготовления этого блюда:

« Возьмите живого колбасуся и сдерите с него семь шкур, невзирая на его крики. Все семь шкур аккуратно припрячьте. Затем возьмите лапки омара, нарежьте их, потушите струей из брандспойта в подогретом масле и нашпигуйте ими тушку колбасуся»  и т. д..

К сожалению, до этого счастливого дня не дожил наш чудесный Наум Вениаминович. Он скоропостижно скончался в 1982-м. На его похоронах лицо у Лилианны Зиновьевны было страшное, землистое, я никогда ее такой не видела. Ведь «Нёмочка», «Нёмка», как она его нежно звала, был старым, еще ифлийским другом. На семинаре они всегда понимали друг друга с полуслова, а мы, глядя на их бережную, веселую дружбу, душевную щедрость, на то, как они умели слаженно работать, учились, помимо перевода, чему-то самому необходимому в жизни. И, хочется надеяться, немножко научились. Во всяком случае, искорки семинарского братства живы в каждом  из нас.

Наверное, надо пояснить, что такое вообще переводческие семинары. Все они – я имею в виду вольные, неакадемические кружки, свободные от зачетов-отчетов – замечательны, прежде всего, особой атмосферой, воздухом, которым необходимо надышаться, чтобы войти в профессию. Это такое средневековое обучение, мастерство из рук в руки, и в каждой мастерской свой стиль. Технически все тоже было организовано довольно-таки  средневеково. В семидесятых-восьмидесятых годах еще и слова «Интернет» не придумали, и компьютеров ни у кого не было, а ксероксы охранялись, как военные объекты. Одну копию оригинального текста еще как-то можно было получить в издательстве, а если надо больше, перепечатывай на машинке. Мы так и делали. К каждому занятию изготавливалось 8-12 экземпляров (как известно, «Эрика» берет четыре копии) оригинала и перевода, то есть каждый «обсуждаемый» два-три раза перестукивал по 8-10 страниц на французском и на русском, а потом, дня за два до семинара, разносил и развозил кипы листочков: Лилианне Зиновьевне и Науму Вениаминовичу домой, остальным – кому как. Встречались в метро, устраивали где-нибудь почтовое дупло. На обычную почту надежды было мало. Никто нас не заставлял это делать. Семинар – дело добровольное. При этом мы ничего за науку не платили, а наши руководители ничего за работу не получали.

Просто нам безумно хотелось научиться переводить, а они чувствовали потребность передать нам свое умение. Наши мастера заражали нас своим отношением и к профессии, и к миру. Лилианна Зиновьевна не ошибалась, когда говорила: «Я считаю, что мы с Нёмой этих ребят в какой-то мере и воспитали немножко, и пустили их в мир с нашими идеями». Никакого специального воспитания, как и никакой теории перевода в наших занятиях не было. Но мы же говорили, слушали, смотрели…  Воспитывают не педагогические разговоры, а пример педагога, это все знают. Впрочем, если бы кто-нибудь назвал Лилианну Зиновьевну педагогом, она бы только засмеялась.   Ладно, пусть не педагог, а учитель. Раз она сама называла нас учениками, значит, она для нас учитель. И, может быть, главное, что мы усвоили, это ее убежденность в том, что личность переводчика отражается в его переводах. Видно, какой он человек: искренний или лицемерный, свободный или трусливый. Да и сама профессия требует честности, добросовестности и не терпит самолюбования. Ведь суть перевода в том, чтобы понять своего автора и помочь ему – ему, а не себе – раскрыться перед другими людьми. Где искать для этого слова? В себе и в словарях, конечно.

Думаю, не я одна унаследовала от наших руководителей культ словарей. Нынешним детям электронного века трудно даже представить себе, каково это – всюду возить с собой чемодан с тяжеленными томами. Хорошо, если рядом есть человек, с которым можно поделиться всем: горем, радостью и тяжелым словарем. Лилианна Зиновьевна, смеясь, рассказывала, как в летних походах ее муж Семен Львович таскал за спиной неподъемный рюкзак, набитый словами. И на семинарах всегда в середине стола лежали словари: французский толковый Лярусс и Академический словарь русского языка.

Мы могли писать неумелые фразы, делать стилистические ошибки, коряво шутить – все это нам прощалось, учеба есть учеба, а вот полениться заглянуть в словарь, положившись на свое приблизительное знание, считалось тяжким грехом.

Перевод – занятие трудоемкое и очень серьезное. Но и нет ничего веселее перевода! Послушай кто, как проходят наши семинары, он бы решил, что мы анекдоты друг другу рассказываем. Тон задавали «Лиля с Нёмой»: блеск, легкость, молодой азарт – в этом они могли дать сто очков вперед  нам, скованным нытикам. Ну, постепенно мы входили в игру. Текст Виана – это игра и есть. Виртуозная словесная игра, с которой мы старались справиться. Лилианна Зиновьевна научила нас сохранять «коэффициент игры». Грубо говоря, количество каламбуров на страницу.  Нет аналогий какой-то словесной шутке, французской идиоме, значит, найди возможность  пошутить в другом месте. Как об ордене из королевских рук, вспоминаю о похвале, которой удостоилась за фразу: «Золотое сердце отца Мимиля  противно ёкало в кармане убийцы».  

После того, как были переведены рассказы Виана, казалось бы, семинар мог  закрыться. Но и для нас, и, думаю, для Лилианны Зиновьевны, было очень важно, чтобы он продолжался. Второй нашей книгой стал сборник французских авторских сказок «Как запело дерево» для «Детгиза». В его состав входили сказки Марселя Эме, Пьера Грипари (тогда еще совсем у нас не известного), Мишеля Бютора, Мишеля Турнье. Детские книги переводить ничуть не легче, чем взрослую классику, даже наоборот: фальшь, слащавость, неточности здесь больше бросаются в глаза.

Вот  тут мы наслушались историй про то, каково было переводить Астрид Линдгрен, и узнали, что едва ли не самой трудной находкой в «Малыше и Карлсоне» оказалась фраза: «От пирогов не толстеют».  Ну и на собственном опыте убедились, как трудно переводить самые простые вещи, например, описание жестов и поз. Однажды, не помню уж, в каком рассказе, попалась сцена поцелуя. Мы долго спорили, как ее перевести, и, наконец, Лилианна Зиновьевна вызвала молодую пару, Олю и Колю, и велела им целоваться у всех на глазах. Они не без удовольствия показывали, а мы смотрели: где чья рука лежит, как расположены носы и губы. В другой раз рисовали двускатные и односкатные крыши с водосточными желобами и чердачными окошками, чтобы понять, куда и как карабкался герой. 

Часто после семинаров Лилианна Зиновьевна приглашала кого-нибудь из нас задержаться и попить чаю на кухне. Вот это было самое большое счастье. Не знаю, как другим, а мне эта кухня казалась кусочком какого-то другого, высшего мира, в который меня незаслуженно пускают. Главным угощением был хлеб с сыром и медом. Иногда, если не очень поздно, знаменитый «супчик» (с непередаваемым выражением произносил это словечко Семен Львович) из ничего. Но не просто хлеб, а длинные мягкие французские батоны, которые тогда продавались только в главном хлебном магазине на Новом Арбате (через дом от Лунгиных). Не просто сыр, а положенный на фарфоровую дощечку. А если свежего хлеба не было, то еще лучше: зачерствевшие кусочки поджаривались на особенной, вывезенной из Франции решеточке с ручкой. Намажешь такой горячий хрустящий ломтик густым медом… В гостиной, конечно, хорошо, но здесь, на кухне, начиналась жизнь в другой тональности. Приходил Семен Львович, забегали и неожиданные гости, иногда совершенно легендарные люди: художник Борис Жутовский, адвокат Борис Золотухин… И вот в чем я совершенно уверена: все, как начинающие переводчики, так и  знаменитые писатели-художники-актеры чувствовали тут одно и то же: что они интересны хозяевам. И это не наигранный интерес, не простая вежливость, а что-то совершенно органичное, доставляющее радость и тому, кто говорит, и тем, кто слушает. Когда Лилианна Зиновьевна ставила передо мной тарелку с гренками, наливала чай и говорила: «Ну, рассказывай!» – мне казалось, что она ждет не дождется моих нехитрых рассказов: что я прочитала, что подумала, чему научились, в кого влюбилась и чем болеют мои дети. Да не казалось, а так оно и было! Такого гения общения, такого магнитного человека я не встречала больше никогда. Да и никто не встречал и  не встретит. Врач, который лечил ее в последней больнице, вспоминал: «Такой больной у меня никогда не было. Я приходил ее осмотреть и сам не замечал, как через несколько минут  принимался рассказывать ей – врач пациентке! – о своих бедах, а она так слушала, так смотрела, почему-то я ей был интересен!»

Но вернемся к хронике семинара. Третьей и последней нашей работой был сборник рассказов Жильбера Сесброна, писателя не  очень знаменитого, но  умелого, доброго, сердечного и в свое время очень популярного. На этот раз Лилианна Зиновьевна разбила семинар на несколько групп, каждой из которых руководили те из нас, кого она произвела, так сказать, в подмастерья. В книжке было написано, что переводы выполнены участниками творческого семинара Лунгиной, а предисловие к ней написал Георгий Константинович Косиков, едва ли не лучший знаток французской литературы.

Теперь мы все имели в своем досье несколько публикаций, но это еще не гарантировано постоянной занятости. Конечно, времена изменились (сборник Сесброна вышел уже в 1987 году), рухнули идеологические запреты, появились новые издательства, и каждое бросилось заполнять белые пятна, так что работы было море. Но, разумеется, издатели предпочитали поручать ее заведомо хорошим исполнителям. И рекомендация Лунгиной была для них надежной гарантией. Меня Лилианна Зиновьевна запускала на орбиту в течение еще нескольких лет. Происходило это, например, так. Она звонила по телефону и категорическим тоном говорила: «Тебе сейчас позвонят из издательства «Правда». Им нужно написать предисловие к сборнику Анатоля Франса». Я начинала мямлить: не умею писать предисловий, плохо знаю Франса… «Не умеешь? Ничего, напишешь – будешь уметь. Не знаешь? А разве ты не писала по Франсу курсовую? Главное – не трусь и пиши свободно. Через неделю приноси – посмотрим, что получилось». С Франсом у меня получилось очень лихо. Настолько, что Лилианна Зиновьевна ужаснулась, посмеялась и велела немножко изменить тональность.

Переводить «Мою жизнь» Марка Шагала и «Голубчика» Ромена Гари (это моя самая-самая любимая работа) сначала предлагали ей самой, но она расхваливала и подсовывала издателям меня.

Потом уже всё покатилось само собой.

Я уверена, что каждая из «семинаристок» могла бы рассказать о том, как помогала ей Лилианна Зиновьевна. Не только и не обязательно в переводе – в любых житейских неурядицах. Помогать людям было ее органической потребностью, иначе не появился бы и «Подстрочник»:  не нарциссический рассказ о себе и даже не просто свидетельство о времени, а подарок всем, особенно молодым, такой особый оптический прибор, помогающий жить и не унывать, любовный импульс, который нельзя не почувствовать. Возможно, это и есть секрет успеха фильма и книги.

Есть таинственная связь между работой переводчика и его судьбой. Последней переведенной Лунгиной книгой была повесть Эмиля Ажара (то есть Ромена Гари в другой ипостаси) "Страхи царя Соломона", мудрое, ироничное, грустное повествование о приближающейся смерти. В последние два года, после смерти мужа, Лилианна Зиновьевна много болела, близкие люди, ученики старались не оставлять ее одну… точнее, старались побольше бывать с нею: придешь помочь, уходишь осчастливленная.

В самом начале января 1998 года я, как обычно, забежала проведать ее, поговорить и проглотить кусочек счастья и столкнулась в дверях с Женей, младшим сыном Лунгиных. Он вел под руки Лилианну Зиновьевну, она тяжело дышала, но, увидев меня, успела улыбнуться совершенно синими губами и шепнуть: «Плохо дело, Наташка!»

Потом была последняя записка всем: «Я вас люблю». И конец. А через десять лет мы снова услышали ее голос в покорившем всю страну фильме «Подстрочник».

Статья "Семинары счастья" была опубликована в 2018 г. в сборнике "У истоков российской скандинавистики: портреты филологов и переводчиков" под редакцией Елены Дорофеевой. С-Пб, "Коло", 2018

Свернуть