Александр Генис о Кшиштофе Кесьлёвском
Книга Кшиштофа Кесьлёвского "О себе", которая совсем недавно вышла в издательстве Corpus, - это не только одноименная автобиограифя, но еще и сценарии, дневниковые записи, беседлы, интервью, статьи и даже часть дипломной работы легендарного кинорежиссера. О своем отношении к Кесьлёвскому и о значении этого режиссера для мировой культуры мы попросили рассказать писателя, эссеиста, литературоведа, критика и радиоведущего Александра Гениса.
Метафизическое кино
С Кесьлёвским у меня случилась важная встреча в Нью-Йорке, когда стали показывать его сериал "Декалог" в маленьком кинотеатре около Линкольн-центра. Каждое воскресенье показывали по две серии, и пять воскресений подряд я ездил смотреть "Декалог". Это немного напоминало походы в церковь, и я подумал, что, может, так и есть: каждый фильм был как проповедь. Я хотел бы, чтобы все церкви были такими.
Эта работа произвела впечатление на американскую публику. Кинокритики были в восторге. И один из них в New York Times написал следующее: "Люди за "железным занавесом" знают что-то такое, о чём мы не догадываемся". Возможно, мне так близко устремление Кесьлёвского к "метафизическому реализму", как он это называл, потому что я сам жил за "железным занавесом" и лучше понимал эстетику, которая выработалась при коммунистическом режиме.
Еще не стоит забывать, что Кесьлёвский совершил революцию в телевидении. Если и не с него начался тот самый "серийный бум", в котором мы живём, то именно он показал, на что способен малый экран. Это был первый гениальный сериал. Конечно, никто не поднялся до Кеслёвского, но этот ТВ идеал — у нас перед глазами.
Что такое "метафизический реализм"? Сам Кесьлёвский не очень охотно отвечал на этот вопрос, но я надеюсь, из этой книги станет понятно, что это такое. Кино Кесьлёвского занималось только метафизическими проблемами, связанными с высшей реальностью, которая может называться Богом, судьбой, жребием. Его интересовало то, что идет за очевидной “физикой” и помещается в зоне сослагательной реальности: той, о которой нельзя сказать ничего наверняка, но и промолчать невозможно. Кесльёвский решает этот коан не умными словами, не философскими концепциями, не теологическими конструкциями, а ситуациями, в которых растворяется все перечисленное. Его кино — бесконечно сложное, но и простое, как все наглядное, зримое. Оно всем понятно, но, как жизнь, непереводимо и открыто для бесконечных толкований. Каждый его фильм содержит назидания, но это не басня, а притча, которую можно толковать по-разному.
Вершина кинематографа Кесьлёвского — “цветная трилогия”, это евангелия или сутры метафизического кино. "Синий" разрабатывает тему войны жизни со смертью. Жизнь выигрывает у смерти, но ценой победы является свобода — свобода от жизни. (Я смотрел трилогию много раз и всегда поражался перфекционизму режиссера: каждый миллиметр пленки, каждая секунда экранного времени играет ровно ту роль, которая нужна для того, чтобы донести авторскую мысль, сделать выводы).
Фильм "Белый" я понял не сразу. Сначала он показался мне довольно простенькой историей из жизни постперестроечной Европы, но после нескольких просмотров я вдруг увидел, что на самом деле это — "Золушка", которая начинается, как положено, снизу, а кончается — сверху. И как, собственно говоря, и сама "Золушка", — это сказка о мести. О том, как Иванушка-дурачок думает, что он граф Монте-Кристо. В этом он похож на Башмачкина: маленький человек, который мечтает о том, как он станет большим и отомстит всем, кто его обижает. "Красный" — фильм о Боге, о беспомощном Боге. В картине — это судья, который отказывается судить. Самое поразительное у Кесьлёвского — это то, что он сочувствует Богу. Это роднит его с еще одним поляком, со Станиславом Лемом, который в своём гениальном романе "Солярис" изобразил как раз такого — невсемогущего — Бога.
В конце своей короткой жизни Кесьлёвский сказал, что завершил кинематографическую карьеру. И умер сразу после этого. В определенном смысле это правильно, ибо великие художники не открывают новые пути в искусстве, а закрывают их. Как, скажем, Чехов, чьи пьесы исчерпали всю русскую классику. Или Джойс, создавший "Улисса", главный модернистский роман XX века, и все, кто шли за ним, уже были лишние. Или Бродский, который закрыл метафизическую поэзию, и подражать ему бессмысленно.
И действительно, после Кесьлёвского не появился другой мастер метафизического кино. Сменилась парадигма и появился, условно говоря, режиссер шекспировского плана — Тарантино. Но Кесьлёвский — это шаг к взрослению. Каждый любитель кино должен пройти через Кесьлёвского и научится его для себя расшифровывать. Кино — это искусство гиперреализма, именно поэтому так наглядны притчи Кесьлёвского, так глубоко они погружены в нашу жизнь, и эта метафизика сделала его моим любимым режиссером.
Александр ГЕНИС
Нью-Йорк, декабрь 2021