Русская проза: "Наследие" Владимира Сорокина
"Наследие" – финальный роман трилогии о докторе Гарине. Первый,"Метель", был написан в 2010 году и имел эпиграф из Блока. Повесть заняла второе место национальной литературной премии "Большая книга" и получила новую, учрежденную годом ранее премию "НОС". Потом, в 2020, книга получит премию "Супер-НОС" как произведение, "ярче других отразившее 2010-е годы". То есть повесть, вышедшая в 2010, смогла ярче, точнее, правдивее других отразить всё десятилетие, наступившее после её публикации. Если отбросить слова "предсказатель", "пророк" и "визионер", то можно заметить, что Сорокин всегда описывает некий настоящий момент, сгущая мрачные краски до максимального (на тот момент) предела. Не в этом ли секрет его прозорливости? В том, что максимально мрачно описанное настоящее – это и есть наше будущее? После "Метели" в 2021 году вышел роман "Доктор Гарин", продолжение путешествия главного героя по своей Родине. Там эпиграфы были из Хлебникова и Чехова (эпиграф из Чехова получился особенно хлестким). И вот теперь – завершение трилогии.
"Наследие", продолжая традицию, тоже начинается с эпиграфа:
Стукнул в печке молоток,
рухнул об пол потолок:
надо мной открылся ход
в бесконечный небосвод.
Это первое четверостишие стихотворения Хармса "Падение вод", написанного в 1930-м. То есть за 12 лет до смерти поэта в питерских Крестах. С одной стороны, выбор одного из создателей советского (а если говорить о драме, то и мирового) абсурда – можно воспринимать как указание на бессмысленность и алогичность нашего сегодня. И подобная трактовка будет вполне себе верной. Можно ещё вспомнить, что в повести Хармса "Старуха" (эпиграф которой ничем не уступает эпиграфу "Доктора Гарина") появляется образ поезда как, с одной стороны, собирательный образ всей страны в миниатюре, а с другой – как попытка вырваться не из страны даже, а из самого пространства. "Наследие" начинается с того, на чем закончился "Гарин" – с поезда. Транссибирский экспресс №4 мчит мимо станций и полустанков, разгоняемый главным топливом всех "паровозов, летящих вперед" – человеческими телами. Причем лучше, чтобы они были не мороженные, на таких далеко не уедешь, а "парными", совсем свежими.
В "Наследии" ни буйная фантазия Сорокина, ни его феноменальное чувство языка, ни его ирония, ни верность правилам созданного им же мира уже не спасают от буквально пульсирующего ужаса. Он пробивается через саму ткань текста. И это не страх атомной войны: она уже случилась в "Докторе Гарине". Это не страх перед злом. Зло было всегда, всегда оно находилось внутри человека и было препарировано на страницах сорокинских романов. Это скорее страх перед теми самыми сгущающимися красками. Порой ловишь себя на мысли, что вот если сейчас автор сгустит краски еще больше – тут же почти не останется света. Выдержит ли пространство, хотя бы пространство текста, всё происходящее? Не станет ли одна из капель этих красок – последней, а содержимое чаши обрушится вниз и затопит всё? В конце концов, стихотворение Хармса "Падение вод" ведь как раз об этом – о потопе. О том самом средстве, которое способно спасти планету от финального человеческого зла.
Это крыши разлетелись,
открывая в небо ход,
это звезды развертелись,
сокращая чисел год.
Это вод небесных реки
пали в землю из дыры.