Переводчица Эвелина Меленевская о романе Лорен Грофф "Судьбы и фурии"
Лорен Грофф — блестящая писательница. Создатель миров, а не игрок в бисер. Я полюбила Грофф, когда переводила ее "Аркадию" (2012), герой которой — доброе и сердечное дитя идеалистов-хипарей, взрастивших его в духе обольщений 60-х. Крох верит, что люди хороши и хотят быть хорошими, и ни крушение иллюзий, ни прочие испытания не сбили его настроек на то, что возможна, возможна-таки жизнь, где лад и порядок. Я знаю, я сама из тех лет, это было тогда в воздухе и вошло в кровь. Но как Грофф, родившаяся в 1978 году, так дивно проникается иными эпохами и тогдашним состоянием духа — ее же словами, шутейно, "энигма, завернутая в загадку, завернутую в бекон".
Про энигму — из романа "Судьбы и фурии" (2015), который только что вышел по-русски, и тоже, а как же, энигма, исполненная по рецепту главной героини, когда та, в горе, "ничем не могла заняться… книги оставляли по себе пустоту. Ей обрыдли привычные способы повествования, заезженные сюжетные ходы, все эти дебри интриг и толстые социальные романы. Хотелось чего-то погрязней, поострей, чего-то, как взрыв бомбы".
Это история супружества, сначала глазами мужа, потом жены — взрыв не взрыв, но не раз ахнешь! — отталкиваясь от тех привходящих, что с рождения вложены в героев неотвратимой судьбой, которую, на мой взгляд, по-русски точнее было бы назвать "рок", "фатум".
Первая часть, "Судьбы", в основном повествует о муже, Ланселоте (Лотто) Саттеруайте, который обаятелен неотразимо и, подобно Кроху из "Аркадии", исполнен добра, — хотя, конечно, нарцисс. И недаром он "Лотто", ему от судьбы выигрыш, "парень хорошего роста, неглуп и богат, и белый", он вырос среди любящей родни, которая верит, что ему суждена слава. В самом деле, несмотря на некоторые провалы — считая отсутствие особых успехов в первом выбранном им ремесле, актерстве, — он добивается мировой славы как драматург. (Кстати, по легенде, психиатр Ганнушкин утверждал, что все самое распрекрасное в мире создали нарциссы). То, что Лотто и впрямь творец, подтверждено в тексте обширными выкладками, и особенно красочно — полностью приведенным либретто оперы про Антигону, которую они писали-писали, да не написали, увы, с композитором, в нарциссизме двойником Лотто, причем, подсказка, у композитора те же инициалы.
На старшем курсе колледжа Лотто знакомится с красоткой Матильдой – и с ходу ясно, что они совпали паз в паз, очевидно дополняя друг друга, поскольку Матильда — особа столь же осмотрительная, сколь он нараспашку, столь же уместная за кулисами, сколь он хорош в свете рампы, и столь же таинственна и лукава, сколь он (в основном) — открытая книга.
Во второй части романа, в "Фуриях", речь уже от лица Матильды, которой выпала (фатум выдал) участь фурий, богинь мести, — она сводит счеты. Что не исключает ее верного служения Лотто. Но все-таки, в поздние годы подводя общий итог, она делает вывод, "что главным содержанием ее жизни, по сути, была не любовь. Любовь в этой жизни случилась, да. Потрясающая любовь. Жар и волшебство. Лотто, ее муж. Спасибо, Господи, что он был. И все же — да! — определенно, общий итог ее жизни намного больше, чем сумма любви".
Лотто, творцу, по статусу положено разбираться в людях, но глаз у него устроен так, что в друзьях он зрит только хорошее, а во всех женщинах – тайный потенциал красоты. И свою семейную жизнь Лотто изнутри видит в точности так, как видят ее извне посторонние. История великой любви! Он как решил в первую неделю знакомства, что лучше его жены на свете никого нет, так и не роет глубже.
Версия Матильды заполняет пробелы, впускает нас во множество секретов, в которые Лотто не посвящён, о которых ведать не ведает. Почти всё не так, как казалось. В "Судьбах и фуриях" нет двух версий одних и тех же событий. Грофф представляет два принципиально разных набора.
Вопросы, возникающие, когда части пазла сложились в целое, могут быть общими и экзистенциальными, касаясь, к примеру, того, как раннее детство формирует характер, — или что на деле определяет такую штуку, как удача. А в рамках повествования не обойтись без раздумий о соразмерности воздаяния или без вполне обывательского удивления, как прожить двадцать лет вместе и не выболтать всего до самого донца. Впрочем, тут, похоже, шла в ход действенная коммуникативная подмена ("их брак всегда был про секс") — и не забавно ли, что в год выхода "Судеб и фурий" книга попала в номинацию "Худший секс в беллетристике", есть и такая премия, но Грофф она не досталась. Зато досталась похвала Барака Обамы, самого просвещенного из последних президентов США, — он назвал "Судьбы и фурии" книгой 2015 года.
Казалось бы, история брака, частный случай, но нет. Это полотно, и современность американская схвачена, и полно культурных отсылок. Тут и фиванский цикл, и Шекспир повсюду, и много еще кто, и не поручусь, что все уловила. В том же ряду классические концепции мойр и фурий (причем фурии вокизма также актуально представлены), и, помимо того, Грофф порой прерывает повествование комментарием, помещенным в квадратные скобки. Голос в скобках конспективно и с пониманием дела расставляет акценты, наводя на мысль о греческом хоре античного театра.
Несколько слов про язык. Лорен Грофф — мастерица соблюсти баланс: синтаксическая конструкция прочна, поместительна, красива, — и при этом полна эмоций и словесных причуд. Но если интенсивно поэтическая "Аркадия" переводилась строчка за строчкой, как стихотворение, то в "Судьбах и фуриях" ты порой решал ребус. Кто-то из критиков назвал повествование Грофф "языковой пиротехникой". В "Аркадии" она отменила привычное оформление прямой речи. В "Судьбах и фуриях" ввела рваную фразу: изменила, в сторону разговорности, стандартный порядок слов, поубирала из разных конструкций вспомогательные глаголы, все ради эмоционального усиления, — и в этом качестве пассажи из "Судеб и фурий" фигурируют уже в лингвистических исследованиях.
Однако в русской версии пиротехники никакой нет, ее заместило старание втиснуть смысл и соблюсти ритм, и все это покороче.