Историк о Доме на набережной: иерархия и неравенство были заложены в саму его концепцию

Книга американского историка Юрия Слёзкина "Дом правительства. Сага о Русской революции" - одно из самых фундаментальных исторических исследований, вошедших в шорт-лист Книжной премии лондонского Пушкинского дома 2018 года. Отталкиваясь от истории одного из самых известных зданий Москвы, Юрий Слёзкин прослеживает историю Русской революции.

Спроектированный архитектором Борисом Иофаном и построенный в 1931 году на Берсеневской набережной Москвы-реки у Болотной площади, жилой комплекс "Дом на набережной" (официальное наименование - "Дом правительства"; другие названия - Первый Дом Советов, или Дом ЦИК и СНК СССР) в течение полутора десятилетий, вплоть до окончания Второй мировой войны, был главным местом жизни советской правительственной, военной, промышленной, научной и культурной элиты.

Огромное количество жильцов дома стали жертвами сталинских репрессий второй половины 1930-х годов.

Кроме, собственно, жилых корпусов, дом известен еще и расположенными в нем кинотеатром "Ударник" и Театром Эстрады.

Объемистый - 1218 страниц - труд "Дом правительства. Сага о Русской революции" вышел в издательстве Princeton University Press в 2017 году.

Би-би-си: Книга ваша называется "Дом правительства", и в центре ее, конечно, тот самый, знаменитый дом, прославленный для поколений советской интеллигенции в первую очередь романом "Дом на набережной" Юрия Трифонова. Здание это само по себе невероятно интригует. Наряду с подробным рассказом о самом доме, вы выходите далеко за пределы разговора непосредственно о здании и затрагиваете - неслучайно и подзаголовок "Сага о русской революции" - огромный спектр идейных, философских вопросов, связанных с русской революцией. Вопрос вот в чем: такова была задумка, или же по ходу работы над книгой о доме вас "увело" в эти другие темы?

Юрий Слёзкин: Нет, задумкой это не было. Я думал, что построю дом, так сказать, заселю его, посмотрю, как люди в нем жили, как с кем общались, как женились, умирали и растили детей. И потом посмотрю, как их расстреливают или ссылают. И все. Но потом я решил, что короткого вступления о предыдущей жизни этих людей будет недостаточно. Кто они? Сами чиновники - ответственные работники, как они назывались, их жены, возлюбленные и так далее. Слуги. И я решил, что книга - не столько о доме, сколько о людях. То есть, вернее, в первую очередь о людях. И, чтобы понять, что они за люди, как и почему они построили такой дом, нужно было начать с начала. Начать с того момента, по крайней мере, когда они вступили в партию.

И я отступил от первоначального плана и написал очень большую книжку.

Би-би-си: Говоря о доме, еще даже как об архитектурной задумке, вы пишете, что структура его восходила к идеям утопического социализма и должна была олицетворять, по всей видимости, новый коммунистический быт во всей его красе, с широким комплексом коммунальных услуг, от теннисного корта до концертного зала. В какой степени эта идея была осуществлена? Какова была структура дома? Кажется, что сама эта структура уже изначально противоречила идеям коммунистического равенства. Ведь рядом с роскошными квартирами элиты были коммуналки, в которых ютился обслуживающий персонал, попросту - слуги.

Юрий Слёзкин: Да, во всей красе не получилось. Этот дом назывался домом переходного типа, и был компромиссом. Он был компромиссом стилистическим - отчасти неоклассическим (соцреалистическим), отчасти конструктивистским. И, главное, он был компромиссом с точки зрения коммунистического быта. В 20-е годы строились дома куда более радикальные, дома, которые всерьез пытались разрешить главную проблему, противоречивую идее коммунистического равенства - а именно, проблему семьи.

В некоторых из них не было квартир для семей. Много говорили о зданиях, в которых люди жили бы в индивидуальных ячейках, и о том, как бы они перемещались внутри дома, кто с кем бы общался. Были бы ширмы, или раздвигающиеся стены, или люди переезжали бы из одной квартиры в другую, или жили бы в каких-то передвижных домиках, и так далее.

Дом правительства не был домом коммунистического быта во всей красе, как вы сказали. Но он включал в себя некоторые очень важные элементы. Наряду с самой главной уступкой буржуазному образу жизни, а именно, отдельными квартирами для семей, был, действительно, широкий спектр коммунальных услуг. Идея заключалась в том, что ту часть жизни, которая проходит за пределами работы, можно прожить, не выходя из дома.

Все, что можно было назвать досугом и отдыхом, делилось на посещения, которые и обеспечили строители этого дома. Там были магазины, парикмахерская, детский сад, ясли, прачечная, библиотека, театр, кинотеатр - "Ударник", всем москвичам известный, банк, прачечная и так далее. И комнаты для шахмат, для игры в теннис, для репетиций оркестра и так далее.

Би-би-си: И что, всем этим активно пользовались?

Юрий Слёзкин: Пользовались кое-чем. Не пользовались местом, которое строителям казалось очень важным для создания коллективного быта. А именно, столовой. В столовую никто не ходил. В нее спускались домработницы, чтобы взять какие-то продукты. И там кормили приезжавших в Москву делегатов съездов и партконференций. Спортом занимались и спортзалами пользовались. Ясли были популярны, шла речь об их расширении, но так до дела и не дошло. Театр, который сейчас Театр Эстрады, назывался Государственный Новый театр, работал с переменным успехом, и потом в середине 30-х годов был изгнан из Дома. Магазином пользовались. То есть, какими-то вещами пользовались, но не так, как надеялись теоретики и идеологи коммунистического быта. Общей жизнью люди на досуге не жили.

Би-би-си: Интересен вопрос об обслуживающем персонале. Люди эти жили прямо в Доме, но не в отдельных, а в коммунальных квартирах. Так было задумано? То есть они были изначально попросту поставлены в положение слуг?

Юрий Слёзкин: Да, совершенно верно, иерархия и неравенство были заложены в саму концепцию Дома. Квартиры различались по размеру, по статусу. Подъезды 1 и 12, которые выходят на Москва-реку, с видом на Кремль и, потенциально, на Дворец Советов, были более престижными, там в квартирах больше комнат. Были квартиры маленькие, были очень большие. И, действительно, некоторые из работавших в Доме, в первую очередь вахтеры, жили в коммунальных квартирах. Также в коммунальных квартирах жили премированные прорабы, которые отличились на стройке. Таких коммунальных квартир было не очень много, потому что подавляющее большинство обслуживающего персонала жили не в Доме. Они возвращались после работы домой, некоторые - в барак, который находился недалеко от Дома правительства.

В середине 30-х годов в Доме официально числилось 2600 жильцов. Из них примерно 700 были так называемыми ответственными квартиросъемщиками, то есть членами партийно-государственной элиты, которые получили квартиру в этом доме. Остальные - члены их семей. В Доме работали среди дня и отчасти ночью, по мере надобности, от 600 до 800 человек обслуживающего персонала.

Би-би-си: Этот быт - быт высшего партийного и советского руководства, он даже и сейчас, в постсоветскую эпоху, остается закрытым, тайной за семью печатями. Как вам удалось в него проникнуть, какими источниками вы пользовались для того, чтобы взглянуть в эту замочную скважину?

Юрий Слёзкин: Очень много я нашел в архивах разных учреждений, в первую очередь в архиве Хозяйственного управления Центрального исполнительного комитета, который ведал техническим обслуживанием и обслуживанием жильцов. Там очень много - о квартплате, о сборе недостач, о ремонте, о функционировании прачечной, и так далее. Но, если говорить о том, что видно в замочную скважину, то есть о том, что происходило собственно в квартирах, то это, в основном, семейные архивы, воспоминания, фотографии, письма, дневники. Некоторые из них опубликованы, некоторые нет. Я взял интервью у 65 человек, которые жили в этом доме в 30-е годы.

Би-би-си: Те, кто остались в живых...

Юрий Слёзкин: Почти все, за очень редкими исключениями, - дети первоначальных жильцов. В основном, женщины. Мужчины не выжили. Я нашел двух-трех женщин, которые успели пожить там в качестве жен. Очень молодых жен в 30-е годы. А так в основном дети. И они много рассказывали, делились семейными документами, письмами.

Би-би-си: Вся эта информация в государственных архивах, она не засекречена?

Юрий Слёзкин: Архивы учреждений все открыты для исследователей. Единственный архив, куда нельзя попасть без специального разрешения исследователю, - это архив ФСБ. Но какие-то документы я и там нашел, по разрешению родственников. Кроме того, у некоторых людей, с которыми я разговаривал, были переписанные от руки следственные дела, которые они читали в архиве ФСБ. Но все остальные архивы открыты.

Поскольку жильцы Дома были видными вождями революции, у многих из них есть личные дела в партархиве, в Государственном архиве Российской Федерации и так далее. Какие-то дела и фонды засекречены, но из того, что мне нужно было для этой работы, практически все было открыто.

Би-би-си: Строительство Дома было завершено в 1931 году, в самый канун, или, можно сказать, на первой фазе сталинского террора. Террор, как мы прекрасно знаем, охватил всю страну, но, наверное, мало было таких мест, где он был сосредоточен с такой высокой степенью концентрации, как в этом Доме. Какова, по тому, что вам удалось собрать, была атмосфера в Доме в это время? Как он жил? Как воспринимали происходившее люди, что думали, что чувствовали?

Юрий Слёзкин: Основной, главной реакцией было молчание. Аресты, когда они начались, сначала понемножку, в конце 1934-го, в 1935 году, и потом массовым образом уже в 37-м году, не обсуждались. В некоторых случаях речь шла не только о молчании, но и об опустошении - уничтожении улик, желании очистить жизнь от всего профанного, преступного, потенциально нечистого. Книги жгли и выбрасывали. На помойку относили. Вырезали лица из фотографий.

Би-би-си: Обсуждали ли между собой?

Юрий Слёзкин: Нет. Во всяком случае, никаких свидетельств этому нет. Иногда разговаривали, когда приближались шаги сотрудников НКВД. В последние дни или часы муж говорил с женой. Или муж и жена что-то говорили детям. Но это не было попыткой понять, что происходит. Обычно говорили: "я ни в чем не виновен", "я скоро вернусь", "разберутся", "поймут" и так далее. Обращаясь к детям - "живи коммунистом", "люби свою страну", "я чист перед партией". Разговоры о том, что происходит, и почему это происходит, начинались в камерах, после ареста. Ну и потом, естественно, возникал вопрос, как быть тем, или что делать с теми, кто оставался на свободе. Какое-то время они жили в квартирах с опечатанными комнатами, потом остатки семей расселяли в квартиры, которые в результате становились коммунальными.

Би-би-си: То есть, семьи репрессированных выселяли? Но в Москве?

Юрий Слёзкин: Не сразу, но, в конечном счете - да. Арестовывали чаще всего отца семейства, опечатывали его кабинет после обстоятельного обыска. Семья могла какое-то время жить в этой квартире, но затем ее переселяли в другую квартиру, где уже жили остатки других семей, потом всех выселяли уже в другие места. На улицу не выбрасывали, переселяли в другие дома, принадлежавшие этой системе.

Би-би-си: Но в Москве?

Юрий Слёзкин: Да. Некоторые уезжали сами, куда-то к родственникам. Если арестовывали обоих родителей, то детей отправляли в детские дома, если их не усыновляли родственники, соседи или домработница. Но пока они жили в доме, возникал, конечно, вопрос - как быть? Некоторые из незатронутых арестами не разговаривали с "прокаженными". Некоторые разговаривали.

Очень мало кого из детей, вопреки тому, что я читал в некоторых воспоминаниях, заставляли отрекаться от родителей. И практически никто этого не делал, даже если заставляли. До этого я жил с идеей, что это было повсеместным явлением. В случае жителей этого дома, по крайней мере, того контингента, которым я занимался, это не так.

Большинство из тех, кто попал в детдома, вспоминают об этих домах, скорее, с нежностью. То есть, рассказывают о чудовищном потрясении первых дней, в том числе и первых дней в детском доме, но за этим следуют рассказы о доброте учителей и директоров, о дружбе и любви. Аресты являются переломным моментом в истории семей, но не переломным моментом в истории веры. Этот перелом произойдет позже.

Би-би-си: Я хотел спросить о Юрии Трифонове. Мы знаем, что он сам жил в доме ребенком. Я бы хотел, чтобы вы чуть-чуть об этом рассказали. И еще, в какой степени его книга повлияла на вас - стала ли она толчком для вашего исследования?

Юрий Слёзкин: Безусловно, мне бы не пришла в голову идея писать эту книгу, если бы я не читал и не любил "Дом на набережной" и вообще Трифонова. Он присутствовал во все время написания этой книги. Некоторые герои появляются благодаря Трифонову и его книгам. Особенно роману "Старик" - о гражданской войне и о попытках осмыслить прожитую жизнь. Во время работы над книгой я по-разному думал о том, как она должна начаться, но не сомневался, чем она должна кончиться. А именно, эпилогом о Трифонове.

Би-би-си: Но Трифонов ведь не единственный писатель, автор, кто отразил в своем творчестве, в своих книгах этот дом. Вы целую главу посвящаете другим его литературным отражениям.

Юрий Слёзкин: Да, важная часть книги - советская литература, имеющая отношение к Дому, к людям, которые в нем жили. Но Трифонов замечателен тем, что он смотрел на этот дом, на свою жизнь в этом доме, на свое детство, на судьбу своего отца и своей бабушки как историк революции, историк, если угодно, большевистского эксперимента. Историк своей семьи, летописец. Историк революции, к которой его семья имела прямое отношение. Каждый раздел моей книги сопровождается обсуждением литературных текстов, написанных о Доме или о вещах, которые важны для моего повествования об этом доме. Но Трифонов - самая обобщающая фигура.

Би-би-си: Вся жизнь Дома и вся его слава сосредоточены в 30-х годах. После войны, как вы пишете, советское руководство предпочло в Доме не селиться. Два вопроса: во-первых, почему? Во-вторых, что стало с Домом после? Что было с ним в те послевоенные 40-50-е годы?

Юрий Слёзкин: После массовых арестов и особенно после войны, он перестал быть Домом Правительства. Он оставался домом, связанным с советской элитой, государственной и партийной, но высшие чиновники предпочитали там не жить. Изменилась атмосфера. Кстати, Трифонов тоже об этом пишет. Новая элита, вернее, новое поколение советской элиты предпочитала другие квартиры, другие интерьеры, другие дома. Им не нравились конструктивистские элементы этого дома.

Этот дом никогда никому не казался красивым. Но в первое время выбора не было, и Дом был экспериментом, который кому-то нравился как эксперимент. Но, как я сказал, он был компромиссом, домом "переходного типа", и он потому не нравился ни идеологам коммунистического быта, ни людям, которые в нем жили и делали все возможное, чтобы смягчить острые углы. Привозили ковры, старую мебель, всячески обживая дом, и, тем самым, в каком-то смысле предавая свою революцию. Воссоздавая быт, который называли буржуазным, мещанским.

Би-би-си: Что с Домом сейчас, и кажется ли вам значимым, или это простое совпадение, что место, на котором он расположен, Болотная площадь, последние годы стало символом антипутинских протестов?

Юрий Слёзкин: Дом сейчас по-прежнему элитный. Из окон некоторых квартир по-прежнему виден Кремль. Еще остались некоторые наследники первых жильцов. Их немного, но они есть. В 90-е годы туда въезжало много иностранцев, глав компаний, просто людей, которые могли себе это позволить.

Би-би-си: Снимали, по всей видимости?

Юрий Слёзкин: Снимали или покупали. Но я этим уже не занимался. Моя история кончается в 30-е годы. У меня есть некий такой эпилог, но специально жизнью Дома после войны я уже не занимался. А "Болото", то, что сейчас снова называется Болотная площадь, - очень важный символ для моей книги. Идея нового быта заключалась в том, чтобы "осушить болото". Чтобы избавиться от всего мещанского, буржуазного, нечистого, несправедливого.

Поэтому моя книжка начинается с главы, которая называется "Болото", и в которой я описываю суетливую дореволюционную жизнь этого острова. Той части острова, где была Болотная площадь, рынки, лавки, церкви, трактиры. Где люди снимали углы, жили по многу человек в комнате.

Большая часть книги - это история, в конечном счете, краха попытки это болото осушить. История проникновения, просачивания этого болота в квартиры людей, которые завозили туда свою старую мебель, нанимали слуг, привозили бесконечное количество родственников, в том числе бывших попов, раввинов, лавочников. В общем, вся эта история начинается с болота и кончается болотом.

Би-би-си: Книга написана на английском языке. Будет ли у нее какая-то судьба на русском?

Юрий Слёзкин: Я надеюсь. Я сейчас пишу русский вариант.

Би-би-си: Сами пишете русский вариант?

Юрий Слёзкин: Да. Не мог я никому доверить такой задачи. Очень надеюсь кончить в ближайшие месяцы - я уже почти полтора года над этим работаю.

Би-би-си: Но это не просто перевод?

Юрий Слёзкин: Нет, потому что для русского читателя кое-что включать необязательно, что-то можно выразить иначе. Это та же книга, но я не считаю ее переводом. Это русская версия, и я хотел бы, чтобы она существовала в русском публичном пространстве как русский текст.

В какой-то момент, уже когда я начал над ней работать, я понял, что эта книжка - русская. И что ее надо было писать по-русски. Но за многие годы жизни в Америке, преподавания в университете я привык жить в англоязычной среде и писать по-английски. Но эта книга получилась очевидно русской. И по размеру, и по подходу к материалу, и по жанру. Поэтому мне особенно важно, чтобы она вышла по-русски и нашла своего самого главного читателя.