В "Карте и территории" Мишель Уэльбек размышляет о расчеловечивании искусства
Награжденный за вскоре выходящий по-русски роман "Карта и территория" самой авторитетной во Франции наградой — Гонкуровской премией, Уэльбек получил свои 10 евро (таков призовой фонд, к которому, впрочем, прилагается неизменный взлет тиражей) и правда не зря. Остроумно, резко и проницательно, хотя с большей, чем прежде, усталостью, Уэльбек рассуждает о том, во что превратилось современное искусство — следовательно, и все человечество.
Его герой — художник Джед Мартин пытается понять современный мир, глядя на него сквозь призму самых обычных предметов, крошечных сгустков повседневности. Сначала он снимает на дедушкин фотоаппарат с раздвижными мехами болты и гайки, затем продукты ширпотреба — "скоросшиватели, огнестрельное оружие, еженедельники, картриджи для принтера, вилки", пока не переключается на дорожные мишленовские карты, заворожившие его сочетанием лаконизма и информативности.
Выставка фотографий карт, умно разрекламированная опытной пиарщицей, приносит Джеду славу, гонорары и красавицу русского происхождения Ольгу, но вскоре Джед забрасывает карты, прощается с Ольгой и берется за новый проект — серию живописных портретов представителей разных профессий.
"Билл Гейтс и Стив Джобс, беседующие о будущем информатики", "Майя Дюбуа, диспетчер удаленной техподдержки" — все портреты пишутся по фотографиям, потому что вовсе не личность и внутренняя жизнь героя наполняет картины смыслом, а профессия, дело, неизбежным приложением к которому и оказывается человек. Именно поэтому одна картина у Мартина никак не выходит — "Дэмиен Херст и Джефф Кунс делят арт-рынок". Они-то как-никак художники, творцы, которых обезличить вовсе вроде бы невозможно, — тем не менее и они сидят с выколотыми глазами и работают винтиками арт-рынка.
Градус обсуждения его устройства — власти арт-критиков, галеристов и байеров от Абрамовича, срежиссированного пиаром успеха, который узаконивает в качестве предмета искусства все, что угодно, — резко повышается после появления нового персонажа: мудреца и алкоголика Мишеля Уэльбека. Уэльбек I велит ему изложить горькие мысли о гибели "ручного" искусства и очеловеченных вещей. Апофеозом безнадежности, захлестнувшей планету потребления и тиражирования, становится кровавое убийство, философский смысл которого очевиден: художники этому миру совершенно не нужны.
И все же они существуют. Зачем? "Я хочу оставить свидетельство о мире…" — объясняет Джед Мартин журналистке. В этом, похоже, и состоит назначение художника по Уэльбеку: засвидетельствовать рождение и жизнь — вещей и людей, которых ожидает гниение и распад.
Но даже эту несложную на первый взгляд работу можно исполнить, лишь живя в затворе, в готовности отказаться от самотиражирования — в общем, будучи свободным. И от того, что пишут газеты, и от количества нулей в гонораре. Этот вполне романтический взгляд на вещи всерьез отличает прозу Уэльбека от другого, во многом похожего на него автора социальных памфлетов Виктора Пелевина. Если Пелевин безжалостно перечеркивает любые ценности, потому что человечество все равно погрязло в дерьме и цинизме, Уэльбек сентиментально хранит верность старому доброму миру, в котором все делалось руками и у вещей была душа