Рабский менталитет — это миф: почему россияне не обречены на вечную несвободу

01 июня 2021
ИЗДАНИЕ

Менталитет часто называют главной причиной отсталости, диктатуры, коррупции, гражданской бесхребетности и апатии в России. Жители нашей страны якобы исторически, культурно и генетически предрасположены к тому, чтобы плестись в хвосте цивилизации под властью царей и диктаторов, а потому бессмысленно пытаться что-либо менять. Но это не так: россияне ничем не хуже других народов, пришедших к демократии, — высокий уровень образования, доверия демократическим ценностям и благосостояния позволяют построить свободную и процветающую страну.

В книге "Кто здесь власть?" политологи Сэм Грин и Грэм Робертсон анализируют существующий в России режим и выясняют, как Владимир Путин стал синонимом целого государства. Публикуем фрагмент исследования о перспективах авторитарного будущего в России: почему мы не обречены на вечную автократию, кто может стать двигателем демократизации, как отличается отношение к правам и свободам у москвичей и нью-йоркцев и где действительно находится корень проблем россиян.

Дело не в истории и не в обществе…

Русские говорят, что каждый понимает мир в силу своей испорченности. Хоть мы и не хотим обвинять своих критиков — и читателей — в испорченности (или утверждать, что нам испорченность не свойственна), с этим однажды соглашается любой автор. В конце концов, смысл написанного нами создается не столько на этих страницах, сколько в головах трактующих написанное читателей. Обычно это прекрасно — это настоящее чудо литературы. Но есть и минусы, к которым относится практически неизбежная возможность неверной трактовки написанного. Учитывая это, мы спешим пояснить, что мы не имеем в виду.

Прежде всего, мы не говорим, что Россия — где демократии не было никогда — обречена на вечную автократию. Эта мысль повторяется так часто, что успела укорениться. Как и большинство укоренившихся мнений, она не лишена оснований. Россия действительно оставалась автократией на протяжении большей части истории своей государственности, а история оказывает значительное влияние на выбор дальнейшего пути развития страны. Например, некоторые справедливо указывают, что после падения коммунизма в Восточной и Центральной Европе быстрее и успешнее всего на демократический путь встали страны, которые уже получили опыт демократии в прошлом, как правило, в межвоенный период. Также верно, что страны вроде Великобритании и США постепенно пришли к сегодняшнему демократическому строю, в основу которого легли такие институты, как парламент и ограниченное избирательное право, существовавшие в додемократические времена.

И все же утверждение, что Россия всегда была и навсегда останется автократией, ошибочно во многих отношениях.

Прежде всего, все существующие в современном мире демократии имеют историю недемократических, монархических, олигархических или элитарных режимов. Демократия — продукт нового времени. Каждая страна, в которой сегодня установилась демократия, раньше жила в другой политической системе.

Конечно, скептики могут возразить, что с учетом новейшей истории переход России к демократии не слишком вероятен. Этот аргумент тоже не лишен рационального зерна. В господствующем нарративе российской истории подчеркивается отсутствие сильных институтов, независимых от имперского трона, что делает британский и американский сценарий невозможным (хотя в другом изложении в той же истории можно найти немало примеров таких институтов, возникавших в разные времена в разных местах России). Россия также пребывает в сильной зависимости от экспорта нефти, газа и других природных ресурсов, а такие государства (политологии называют их "государства-рантье"), как правило, характеризуются стабильностью политических систем. Они остаются демократиями, если были демократиями, когда нашли нефть (Норвегия), и остаются автократиями, если были автократиями, когда начали эксплуатацию природных ресурсов (Саудовская Аравия). Демократия также может установиться под давлением из-за рубежа. Так, Европейский союз оказал серьезное влияние на формирование демократической повестки во многих странах бывшего коммунистического блока. Но здесь причин для оптимизма тоже мало. Россия велика и вполне способна позаботиться о себе в экономическом и военном отношении, поэтому связи с Западом и иностранные стимулы могут лишь незначительно подтолкнуть ее к выбору более демократического пути. (Стоит также отметить, что некоторые постсоциалистические страны, в наибольшей степени испытавшие прямое влияние Запада, включая Венгрию и Польшу, в последние годы перечеркнули многие свои демократические достижения.)

И все же в России наблюдается множество связанных с демократизацией факторов, которые делают страну весьма перспективным кандидатом для трансформации.

Пожалуй, важнее всего тот факт, что в России очень высокий уровень образования и относительно высокое благосостояние, а эти характеристики, как правило, становятся предвестниками установления демократического режима. В 2016 году, по оценке Всемирного банка, доход на душу населения в России составлял 9720 долларов, что позволяет отнести ее в группу стран "с доходами выше среднего уровня" по классификации банка. Россия занимала 52-е место в мировом рейтинге стран по доходу на душу населения. Среди 51 государства, расположившегося на более высоких позициях, лишь пять — Объединенные Арабские Эмираты, Кувейт, Бруней, Саудовская Аравия и Турция — не были демократиями.

Более того, богатство и образованность России показывают наличие в российском обществе глубинных структур, которые обычно считаются опорами демократии. Хотя после падения коммунизма в России наблюдается высокий уровень неравенства, масштабы бедности значительно сократились. В 2016 году доля россиян, живущих в бедности (по определению Всемирного банка), составляла 13,4%, в то время как в 2000 году их было целых 29%. Это значит, что в России есть многочисленный средний класс — даже если этот средний класс в гораздо большей степени работает на государство, чем в большинстве демократических стран, — а многочисленный средний класс многие ученые считают одним из главных двигателей демократизации. Вместе с тем российское гражданское общество, сыгравшее важную роль в искоренении советской системы, в постсоветский период также продолжило развиваться. Хотя известно, что гражданское общество в России сталкивается с целым рядом трудностей, ум, смекалка, креативность и отвага активных россиян очевидны любому, кому довелось побывать в России.

В связи с этим базовая структура российского общества и экономики не делает демократию ни невозможной, ни чрезвычайно вероятной. Россия может пойти любым путем — как путем демократизации, так и путем сохранения автократии. В среднесрочной перспективе — в следующие лет десять — глубинные социальные, экономические и исторические факторы не приведут Россию в демократический лагерь, но и не поставят крест на развитии демократии. Результат определит политика.

…и не в культуре…

Мы также не говорим, что россияне каким-либо образом — культурно, психологически, генетически или еще как-либо — предрасположены к жизни при сильной власти. Как мы отметили в пятой главе, в прошлом некоторые исследователи утверждали, что россияне (или советские люди) имеют коллективную и личную антидемократическую ориентацию, которая для них непреложна и фундаментальна. Стоит подчеркнуть, что это не более чем миф — и свидетельства, приведенные на страницах этой книги, говорят не в его пользу. Мы не хотим сказать, что все россияне в душе демократы. Как и большинство народов, россияне относятся к демократии по-разному, а их взгляды меняются под влиянием момента и обстоятельств. Однако нет оснований полагать, что россияне в этом смысле в корне отличаются от американцев, западноевропейцев или кого угодно еще.

Десятки лет российские и зарубежные ученые изучали отношение россиян к демократии, и, как это часто случается в академической сфере, мнений на этот счет почти столько же, сколько исследований. В целом вырисовывается сложная картина, где одни аспекты демократии поддерживаются сильнее других, а между отдельными гражданами наблюдаются значительные расхождения. Иными словами, степень поддержки различных элементов демократии в России — как и почти везде — определяется политикой.

Это иллюстрирует одно из самых интересных исследований отношения к демократии в России. В 1990 году два советских (тогда еще) ученых, Максим Бойко и Владимир Коробов, объединились с американским экономистом Робертом Шиллером (тем самым, что написал об "иррациональном оптимизме", предложил индекс цен на жилье Кейса — Шиллера и стал лауреатом Нобелевской премии), чтобы проследить эволюцию взглядов москвичей и ньюйоркцев за четверть века. Предполагалось изучить отношение людей к демократии, в которой они живут. Для этого вместо абстрактных вопросов — "вы поддерживаете демократию?" — планировалось сосредоточиться на конкретных вопросах о таких вещах, как свобода прессы, толерантность населения к политическим взглядам меньшинств и политическим протестам, а также отношение к компромиссам между порядком и свободой.

Бойко, Коробов и Шиллер получили поразительные результаты. Несмотря на все потрясения и перемены, произошедшие в России за последние двадцать пять лет, воззрения россиян изменились довольно незначительно: многие москвичи поддерживали свободу слова, справедливый суд и свободу прессы в 1990 году, и многие москвичи поддерживают все это сейчас. Всего 6% москвичей не согласились с утверждением, что "человек, придерживающийся любых взглядов, должен иметь возможность свободно выражать свои мысли". В 2016 году эта цифра почти не изменилась (8%) и осталась сопоставимой с долей нью-йоркцев, которые не согласились с этим утверждением в тот же год (4%). В 1990 году 18% москвичей полагали, что за серьезное преступление можно посадить человека в тюрьму без суда. К 2016 году их доля немного снизилась — до 15% — и осталась сопоставимой с долей разделяющих их мнение ньюйоркцев — 19%. При этом значительно изменилось отношение москвичей к свободе прессы. В 1990 году всего 2% москвичей считали, что закон не должен защищать прессу от преследований со стороны государства. В 2016 году их доля увеличилась до 20%. И все же она осталась значительно ниже доли нью-йоркцев, возражающих против правовой защиты прессы, которых набралось целых 27%.

Но нельзя сказать, что москвичи и нью-йоркцы сходятся во мнениях во всем. Значительные различия между ними возникают по вопросам о достижении компромисса между порядком и свободой. В 2016 году целых три четверти москвичей полагали, что "лучше жить в обществе со строгими порядками, чем давать людям столько свободы, что у них появится возможность разрушить общество". Среди ньюйоркцев с этим утверждением согласилось более чем вдвое меньше людей. В 1990 году москвичи воспринимали компромиссы гораздо менее негативно. В 2016 году почти 60% москвичей считали, что радикальным группам не следует позволять митинговать, потому что митинги ведут к волнениям и беспорядкам, в то время как в 1990 году с этим утверждением соглашались всего 37% москвичей. Доля согласных с этим утверждением нью-йоркцев была вдвое меньше.

Очевидно, что поддержка основных институтов демократии в России остается на высоком уровне, но страх волнений по сравнению с 1990 годом значительно возрос, что объясняется не неотъемлемой характеристикой российской культуры, а политикой последних тридцати лет.

Подобные выводы делаются и в других исследованиях. Ведущий западный специалист по российской политике Генри Хейл из Университета Джорджа Вашингтона в своем знаковом эссе подчеркнул, что россияне не сходятся во мнениях насчет демократии, но при этом поддерживают выборы и политическую конкуренцию. Тем не менее уровень поддержки "либеральных" элементов демократии значительно более низок. Хейл полагает, что большинству россиян важно иметь возможность выбирать руководителей. Как эти руководители затем распоряжаются своей властью — вопрос не столь важный. Эта базовая структура поддержки так называемой делегативной демократии отличается от демократических идеалов большинства западных ученых, однако такая комбинация воззрений довольно широко распространена в мире.

Тридцать лет политологических и социологических исследований не дают нам оснований полагать, что россияне по природе своей настроены антидемократически. Более того, ученые давно выяснили, что люди обычно оценивают важность демократии на основе собственного опыта, определяя, насколько хорошо демократия справляется с обеспечением экономических возможностей и безопасности. В этом отношении 1990-е годы, когда россияне жили в условиях демократии, но страдали от экономических невзгод и значительного упадка общества, охладили пыл демократов внутри страны. Тем не менее, как показывают наши опросы и интервью, большинство россиян по-прежнему ценит свободы и права, отождествляемые с демократией.

И все же лучше избегать таких фраз, как "россияне думают так-то". Данные опроса однозначно свидетельствуют, что не все россияне единодушны во взглядах. По ключевым вопросам они раскалываются на лагеря, и в разных главах этой книги мы привели свидетельства существования в России политической конкуренции и поляризации мнений. В связи с этим нет смысла искать характерный "российский" стиль политики. Разные россияне имеют разные воззрения, поэтому, чтобы понять российскую политику, не стоит пытаться постичь загадочную "русскую душу", а лучше следовать нашему примеру, применяя концепции и инструменты социологии, которые успешно используются по всему миру

…дело в политике

В марте 2018 года 41-летний Василий, заводской рабочий из Санкт-Петербурга, с которым мы встречались в пятой главе, планировал благополучно — и даже охотно — проголосовать за переизбрание Владимира Путина на очередной шестилетний срок. Однако даже заявляя о своей преданности Кремлю, Василий, казалось, был расстроен отсутствием настоящей оппозиции.

"Я никого не вижу, — сказал он. — Вообще никого. Даже приблизительно. Что бы там ни было, даже если есть критика, она очень сдержанна. И критиков быстро ставят на место. Да, у нас есть свобода слова, все позволено. Но все равно в нужный момент тебе намекают: если зайдешь слишком далеко, отправишься в тюрьму".

Что насчет Алексея Навального?

"Мне нечего добавить, — сказал Василий. — Думаю, он критикует ровно столько, сколько ему позволяют".

Конечно, Навальный не согласится, если ему сказать, что его ограничивает Кремль. Но в итоге ему, само собой, не позволили принять участие в президентских выборах 2018 года. В последующие месяцы Навальный, Леонид Волков и остальные члены команды — в перерывах между короткими арестами за участие в протестах и митингах — прикладывали все усилия, чтобы волонтеры кампании не потеряли энтузиазм. Они заявили, что хотят сделать свою организацию двунаправленной, чтобы при возможности принимать участие в официальных выборах, а в остальное время поддерживать местные протестные движения по всей стране.

"Режимы вроде путинского не редкость, — философствовал Волков. — Их было довольно много, и все они примерно одинаковы. Но история человечества их перемолола. Она перемолола задержавшегося у власти Пиночета, Сухарто, Франко и других. Никто из них не сумел передать власть следующему поколению. Чтобы режим был в состоянии передавать власть, народ должен питаться травой, как в Северной Корее… Алексей проигрывает выборы. Мы никуда не движемся. Мы не перестали быть правыми, а они не перестали быть виноватыми".

История не стоит на месте, но Волкову и его товарищам — что неудивительно — темпы перемен кажутся ужасающе низкими. Волков любит говорить, что коррупция поглощает 12–15 триллионов рублей в год. Получается, что за каждый следующий год пребывания Путина у власти приходится платить бóльшую цену

"Они крадут будущее наших детей, — говорит Волков, вторя всем реформаторам, которые баллотируются на выборах во всех странах мира. — Вот почему мы хотим победить как можно скорее".

Но когда Волков говорит о трудностях, с которыми сталкивается оппозиция, Путина он не называет. 

"Наш главный враг — отсутствие веры в то, что ситуацию можно изменить, — сказал он. — Несомненно, это наша главная проблема. В людях сидит чувство, что изменить ничего нельзя. Это наша самая серьезная проблема. Воздержание. Своего рода самоизоляция от политики… Но это также открывает возможности. Если мы сумеем разбудить этих людей и объяснить им, что все зависит от них, ситуация может быстро измениться… Да, есть мысль „ничего нельзя изменить“, но есть и другая — „так продолжаться не может“… Мы поездили по стране, повидали людей. Люди живут без надежды, получают по 20 тысяч рублей, не имеют ни перспектив, ни шансов, ни надежды на лучшее будущее. Эти люди в отчаянии, и их много. И в такой ситуации, с одной стороны, изменить действительно ничего нельзя, ведь это двадцать лет вбивалось в голову народу. С другой стороны, что-то все-таки должно измениться. Настанет день, когда второе перевесит первое".

Наши выводы во многом подтверждают анализ Волкова. В поддержке Путина наблюдается взаимозависимость: часть людей поддерживает его политику и выражает согласие с курсом, которым он ведет страну, но гораздо больше россиян поддерживает его, потому что этого требует общество, потому что доступная им пресса занимается пропагандой и потому что в результате люди просто не видят другого выбора. Это равновесие конструируется политикой. Его сложно нарушить, потому что у людей мало стимулов отказываться от поддержки президента, если только окружающие не начнут высказывать иные мнения. И все же в этой силе кроется слабость Путина. Строительство режима зависит от общественного консенсуса, который однажды разрушится. Когда это произойдет, все случится очень быстро — история России тому подтверждение.