Плюс одна буква. Обезьяна Ходасевич, удод Иванов и мерзкие Мережковские в набоковских посланиях
Пожалуй, Владимир Набоков остается одним из самых закрытых писателей не только в истории отечественной, но и мировой словесности. Он никого не допускал в тайны своей творческой кухни, болезненно реагируя на любые попытки анализа или даже простого сравнения с братьями по цеху. Одновременно мэтр создавал собственную мифологию, в которой оказалось мало места для современников ("Другие берега"), а классики, как, например, Лев Толстой, или непомерно возвеличивались, или, как Федор Достоевский, не менее непомерно низвергались ("Лекции по русской литературе").
Поэтому так важна была в 2014 году публикация писем к супруге мэтра Вере Слоним. Но не менее важно и настоящее переиздание: в нем удалось восстановить целый ряд фрагментов посланий, которые составители первоначально не смогли расшифровать, а комментарии к ним дополнены и исправлены. 314 писем, датируемых июлем 1923 – апрелем 1976 года, охватывают практически весь эмигрантский период и позволяют лучше понять жизнь и творчество Набокова, а также представляют целую череду характеристик, портретов и просто упоминаний знакомых писателя. Перед читателем пройдут Иван Бунин и Марк Алданов, редактор престижнейших "Современных записок" Илья Фондаминский и убийца Гапона Пинхас Рутенберг, Александр Керенский и Иван Ильин… Касаясь характеристик, следует отметить, что в них доставалось не только набоковским противникам по "литературным войнам", каковым стал, например, "Георгий Иванов, шепелявый господинчик, похожий лицом (…) на удода (…). Я избежал рукопожатья". Не менее резко описана и "нейтральная" Нина Берберова: "затем явилась довольно хорошенькая дамочка (но портят ее промежутки между выдающихся зубов)". А вот описание близкого Набокову Владислава Ходасевича, к которому он поехал в гости. "Маленькая, неопрятная кислая квартирка за городом. Ходасевич похож на обезьяну (…) индусские движения, и не очень смешные шутки, и щелкает словами, и все это на довольно грустной подкладке, и очень тощий". Важно, что, несмотря на такой не самый привлекательный портрет, Набоков, как известно, высоко ценил автора "Счастливого домика". В письмах он называл его стихотворение "Джон Боттом" "очаровательной балладой", "Жизнь Василия Травникова" – "тонкой выдумкой, с историческим букетом", а самого их творца "милейшим". Впрочем, малоприятным ему лицам писатель мог давать оценки и без всяких портретов. Вспомним "мерзкую чету Мережковских" или "пошлейшую и глупейшую статью Адамовича о пошлейшем и глупейшем романе Лоуренса".
Правда, стоит отметить, что и самому Набокову платили схожими характеристиками. Чего стоит один лишь "скелетный Сирин" из дневников Зинаиды Гиппиус.
Тем не менее в письмах создатель "Защиты Лужина" предстает человеком, не чуждым эмпатии. И не только по отношению к супруге или сыну Дмитрию. Он чрезвычайно болезненно пережил смерть Евгения Замятина. Был на выносе тела и похоронах, отметив, что пришло проститься очень мало людей. В дальнейшем Набоков на вечере памяти прозаика прочитал по-французски замятинскую "Пещеру". Столь же интересно представлен литературный быт и самосознание в нем будущего классика. Например, на предложение одного из основателей и секретаря берлинского Клуба поэтов Михаила Горлина принять участие в литературном вечере и дать стихи в готовящийся сборник 31-летний Набоков мотивировал свой отказ кратко: "Я не молод и не поэт".
Немало места в письмах уделяется рассказам о подготовке и собственно работе над поэзией и прозой, отчасти приоткрывается ранее упомянутая "кухня". Так, 19 февраля 1936 года знаменитый писатель признавался, что окончательно определился с названием нового романа, который хотел озаглавить "Да": "К его первоначальному заглавию я прибавляю одну букву, и отныне он будет называться "Дар". Хорошо, правда?" Кроме того, Набоков посылал поэтические экспромты в адрес супруги или сообщал о создании. В одном из них ("Я знаю холодно и мудро…"), впервые приведенном полностью в настоящем издании, есть следующие строчки: "И день придет: ты все забудешь, / все песни праздные мои. / Ждать у подъезда, ждать ты будешь / в необычайном забытьи".
"Забытье" творцу "Подвига", безусловно, не грозит. А вот публикация эпистолярного наследия дает возможность лучше понять ставшего при жизни классиком Владимира Набокова.