Красный спектакль
Книга Олега Радзинского, реписа (ребенка писателя) небезызвестного Эдварда Радзинского, инвестиционного банкира, — это мемуары, переходящие в прозу, и проза, возвращающаяся к мемуарам. Жанр в последнее время востребованный, как еще недавно эти самые инвест-банкиры, взять хотя бы "Памяти памяти" Марии Степановой.
В начале "Жизни" так же вяловато предсказуемы, как и книга Степановой. Благословенное советское детство, омраченное лишь столкновением "городского" интеллигентного мальчика с "деревенскими" в новой школе, в меру диссидентствующие родители — счет подобным мемуарам перевалил, кажется, уже за добрую (или злую) сотню.
Так бы и текла жизнь, влачилась бы (или нет!) за ней память мемуариста, если бы не, как deus ex machina, роль блистательного сюжетного двигателя, "моих университетов" не сыграл КГБ. Ему автор благодарен без дураков. Книжный мальчик, не знавший жизни, после приговора за антисоветскую деятельность он познал ее сполна, получил материал для первых рассказов, вылетел буквально с лесоповалов пружиной эмиграции в следующую жизнь — в Америку, на Уолл-стрит.
Следствие, Лефортово, долгий этап, пересыльные тюрьмы — колорит еще тот, все действительно очень ярко и действительно смешно. Как помним же мы сплетни, что Лимонов некогда сам-де устроил себе арест и тюрьмы — хотел биографии и впечатлений.
Бунтовать Олегу Радзинскому было легко по молодости и романтичности лет, сам он сейчас удивляется, какой юношеский восторг у него вызывало спанье на настоящих тюремных нарах-шконках или пребывание в знаменитом своими литературными постояльцами-сидельцами Владимирском централе. Он был максимально абстрагирован, наблюдал восхищенно за собственной жизнью.
"Теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, что это созерцательное отношение к окружающей меня действительности — словно я день за днем смотрел длинный фильм — помогло пережить заключение сравнительно легко: я как бы не был включен в происходящее и являлся сторонним наблюдателем".
Как тут было не возрасти "моему идиотическому неверию в серьезность и реальность ситуации, словно я участвовал в затянувшемся на многие годы спектакле". Но спектакль закончился, театр по имени СССР резко закрыли, общество спектакля (Ги Дебору бы понравилось) подалось кто куда. Автор — в эмиграцию, а там умиротворенные учебные кампусы — зашкаливающий кофеин и адреналин трейдеров, и даже "маленький поселок индейцев из племени патамуна на реке Эссекибо, что течет на север, где впадает в Атлантический океан".
"Я всю жизнь проказался кем-то другим — не собой: советским плейбоем, антисоветским диссидентом, политзэком, просто зэка на лесоповале. Никогда, впрочем, я не отождествлял себя полностью ни с одной из этих ролей. Позже, в эмиграции, я — на удивление успешно, несмотря на полное отсутствие интереса к профессии, — много лет казался инвестиционным банкиром, затем — медиамагнатом и руководителем крупной медийной компании, ничего не понимая ни в Интернете, ни в телевидении. Так и шла моя жизнь, внешняя по отношению ко мне, жизнь — одежда в шкафу: надел — и стал другим". Да разве не у большинства так? Мы другие даже для самих себя.
Случайные судьбы, маленькая жизнь, большая книга.