Интервью с Андреем Смирновым
Ксения Ларина:
― "Выдающийся режиссёр и актёр Андрей Смирнов, создатель фильмов "Белорусский вокзал", "Осень", "Жила-была одна баба", дважды награждённый премией "Ника", впервые предстаёт здесь как писатель. Это виртуозная проза драматурга, блестящие, мастерски выстроенные киноповести. Они чередуются со статьями о положении кино в СССР, а затем в России, о судьбе самого автора и о том, что происходило и происходит в нашей стране", — я прочитала аннотацию к этой книжке, которую держу в руках. Это очень важное событие в жизни Андрея Сергеевича Смирнова, я в этом уверена. Здравствуйте, Андрей Сергеевич.
Андрей Смирнов:
― Здравствуйте, Ксюша.
― "Лопухи и лебеда" — так называется книга, вышедшая в издательстве Corpus. Большой том, увесистый. Потрясающие фотографии в этой книге собраны. Я так понимаю, в основном семейный фотоархив, личный, который был представлен в этой книжке. Мы сейчас о ней, естественно, поговорим.
И эту книгу вы сможете получить в подарок. Дорогие друзья, у вас есть шанс получить её с автографом автора. Что нужно сделать? Нужно прислать, конечно же, вопрос, который поразит Андрея Сергеевич своей оригинальностью. Вот если такие вопросы у нас будут, хотя бы штук шесть, то шесть книг мы вам подарим. Пожалуйста, на SMS +7 (985) 970-45-45 присылайте ваши вопросы Андрею Смирнову. И за самые оригинальные вопросы мы вам подарим книгу.
Поскольку кино не снимаем — пишем книги. И правильно делаем, Андрей Сергеевич! Да?
― А что делать? Приходится искать занятие.
― Ну расскажите, что здесь.
― Книжка? Ну, я там пишу в предисловии, что это некий отчёт о проделанной работе за 50 лет, история о том, как совковый кинорежиссёр переделался на совкового же писателя. И плоды этих трудов собраны в этой книжке. В ней штук шесть, по-моему, сценариев, написанных в разные годы, пьеса "Родненькие мои", которая сейчас идёт в Театре сатиры, и целая серия статей, опубликованных в разные годы по разным поводам. По сути, это…
― Хроника жизни, по сути.
― Да. Перерыв в режиссуре у меня составил почти 30 лет. И я, решив бросить кино, потому что мне надоело толкаться с цензурой, снял свои последние кадры как режиссёр в 1979 году — это был фильм "Верой и правдой", очень искорёженный цензурой. А следующий кадр как режиссёр я снял уже для фильма "Жила-была одна баба" летом 2008 года.
Всё это время я не сидел без дела. Я снимался как артист. Ставил в театре как режиссёр — в Москве, в Париже. Написал пьесу, которую играли тогда, театров двадцать пять по России всё-таки набралось. А главным образом — писал. Писал сценарии, статьи, пьесы (остались кое-какие недописанные). Это некий "бухгалтерский отчёт" о том, что я делал 50 лет.
― Я открыла книгу и поняла, что, конечно, здесь надо читать её действительно как настоящую художественную прозу, потому что это переплетение публицистики с драматургией какой-то невероятный эффект даёт. Это какая-то картина, историческое полотно именно перед глазами, поскольку действительно это не только хроника конкретной судьбы Андрея Сергеевича Смирнова, а это хроника жизни, исторические хроники Советского Союза и того, что было потом — постсоветского пространства. А вы что-нибудь специально для этой книги писали? Или собрали просто всё, что есть?
― Практически собрано всё то, что было. Собственно я с этим и обращался в издательство Corpus, просто предложил — не захотят ли они издать мои труды. А некоторые вещи, которые давно лежали, впервые опубликованы в этой книге. Например, пьеса "Родненькие мои" — хотя её и играли, она никогда не была опубликована. Это её первая публикация. Несколько сценариев опубликованы впервые. А специально для этой книги написано, во-первых, предисловие "Я хочу рассказать вам" и небольшая статья памяти моего друга покойного, замечательного оператора Павла Лебешева, — статья "Свет Выборга". Вот это специально для этой книжки.
― Здесь написано, что она содержит нецензурную брань.
― Немного есть.
― Это именно брань или ненормативная лексика?
― А как вы отличаете одно от другого?
― Ну, брань — это когда человек бранится, ругается по-чёрному, орёт на тебя матом.
― Понимаете, длиннющий сценарий "Жила-была одна баба" — из крестьянской жизни. Хорош бы я был, если бы в нём не было хотя бы частично того языка, на котором и по сей день разговаривают русские крестьяне?
― Кстати, этот фильм буквально недавно был показан на "Культуре", по-моему. Вы видели его сейчас?
― Фильм "Жила-была одна баба"?
― Его показывали буквально на этой неделе. Вы знаете об этом?
― Нет.
― На канале "Культура".
― Впервые слышу.
― Да. Уже было совсем поздно, и оторваться было невозможно, мы опять смотрели эту потрясающую работу.
― Спасибо. Ну, я тогда, пользуясь случаем, скажу… Дело всё-таки в том, что после того, как картина была закончена, я сделал сериал из неё. Там пять серий, называется так же — "Жила-была одна баба". Этот сериал хранится на Первом канале, который ни разу его не показал, но он есть в библиотеке Первого канала. Для этого надо набрать латинскими буквами kino.1tv.ru — и там целый склад сериалов, в том числе и этот. Я советую зрителям, которых заинтересовала картина, посмотреть этот сериал.
― А есть разница, да?
― Он ближе к замыслу, он полнее отражает это дело. Туда вошёл целый ряд сцен, от которых мне было очень жаль избавляться, когда я монтировал картину, не влезало. Там пять серий. Правда, насколько я знаю, первую серию дают бесплатно, а за каждую последующую надо около сотни заплатить. И называются эти серии именами мужчин: первая серия называется "Иван", вторая называется "Александр", третья называется "Малафей", четвёртая называется "Давыд", и последняя пятая серия называется именем героини — "Варвара".
― Хорошая информация, очень нужная, потому что я, например, не знала, что это можно просто увидеть самостоятельно у себя дома. Прекрасно! Спасибо.
― И этот сериал лежит с августа 2014 года — скоро два года будет. Ну, его видели какие-то единицы.
― А "Свобода по-русски" сколько лежала и лежит? Её показали вот совсем недавно на канале "Дождь" наконец. Это документальный сериал, посвящённый юбилею — 100-летию русского парламентаризма, да?
― Совершенно верно, да. "Свобода по-русски" сделана в 2006 году (десять серий) к юбилею первой Государственной Думы. И мы были уверены… Там три сценариста: замечательные сценаристы Александр Гельман, Эдуард Дубровский и Виктор Листов. И три замечательных режиссёра: Ирина Бессарабова, известная документалистка, и двое бывших моих студентов — Александр Гурьянов и Слава Падалка. Я там автор идеи и как общий руководитель проекта. И мы думали, что к 100-летию Думы оторвут с руками!
― Подарок делаете.
― Ни один федеральный канал не показал.
― А что там такого вы сделали, что так всех пугает?
― Абсолютно ничего! Посмотрите, это чисто просветительский проект. Если бы мы захотели, что ли, спровоцировать сенсацию, мы бы совершенно иначе делали. Там полно интервью с тогдашними членами Думы того созыва. Но кроме этого, там интервью с парламентариями из Испании, Швеции, Швейцарии, Исландии и так далее. Это всё погружено в контекст, я бы сказал, всеобщей истории. Мы там довольно далеко заглядывали в историю, и в современную историю. Например, девятая серия… прошу прощения, восьмая серия, которая называется "Танки", — это вся история кризиса 1993 года. А вообще всю картину украшает ведущий…
― Юра Шевчук.
― Юрий Шевчук. Он справился со своей работой замечательно! И я по сей день ему за это благодарен. Так вот, только в восьмой серии нет голоса Шевчука, потому что кризис 1993 года смонтирован из двух интервью: одно интервью с Гайдаром, другое — с Хасбулатовым. Там нет никаких комментариев.
― То есть как бы два взгляда, да?
― Два взгляда на это. Сейчас это выглядит как важнейший исторический документ. И девятая серия там очень важная, она называется "Собор". Она целиком посвящена созыву, голосованию, разгону и судьбе Учредительного собрания 1918 года.
― Может быть, там какой-то неконтролируемый подтекст, как бывало в советское время?
― Утверждаю: никакой "фиги в кармане" там нет. Я к тому времени был взрослый дядечка. Ещё раз повторяю: если бы мы хотели добиться какого-нибудь шокирующего эффекта, мы бы пошли по совсем другому пути. И сегодня, когда канал "Дождь" показал эту работу, — никаких взрывов и шума, а довольно благожелательные оклики, я смотрел. И не могу сказать, что у меня было впечатление, что картина сильно устарела за прошедшие десять лет.
― Это правда.
― Есть даже ощущение, что актуальность её, к сожалению, возрастает.
― Андрей Сергеевич, конечно, я не могу не спросить про сегодняшнюю работу, которая приостановлена (я всё-таки предпочитаю так говорить). Она не заморожена, а приостановлена, но вы её начали. Я прочитала в одном из ваших интервью или в сообщении какому-то по поводу этого фильма, что это чуть ли не ваше, прости господи, завещание. Я как-то боюсь таких определений.
― Именно так я и назвал. Когда студия "Мармот" под руководством Валерия Тодоровского, с которой я сотрудничал по последней картине (и надеюсь ещё в этом сотрудничестве закончить нынешнюю работу), обратилась в Фонд кино в надежде, что нам дадут какие-то деньги, я так и сказал: "Я надеялся, что это будет моё кинематографическое завещание". Мне 76-й год, пора заканчивать. Но пока я ещё чувствую в себе силы.
― Знаете, вы 30 лет отдыхали, так что давайте, надо нагонять теперь!
― К сожалению, пропали средства. Как я вам говорил, 12 марта мне стукнуло 75 лет. И я был польщён чрезвычайно — приехал из Правительства офицер Фельдсвязи и привёз мне роскошный букет цветов и поздравление от премьер-министра Дмитрия Анатольевич Медведева. Я с благодарностью ответил.
А ровно через три дня Центробанк отозвал лицензию у "Банка Екатерининский", с которым я сотрудничал больше десяти лет, и там сгорели все средства — спонсорские деньги на производство картины, которой я был занят. В книжке есть этот сценарий, называется "Тёмная вода" (хотя фильм, скорее всего, будет называться "Француз"). У нас уже были найдены актёры, выбраны натуры, в мае мы должны были начать снимать. Деньги "лопнули" в этом банке. Заодно там "лопнула" довольно приличная сумма — всё, что мы с моей женой Еленой Прудниковой-Смирновой заработали лет за тридцать последних.
― Кошмар!
― Так что жизнь приходится начинать сначала…
― Поэтому некогда думать о завещаниях, уж как ни крути.
― Ничего страшного. Пора думать об этом.
― Как вы вообще выходили из этого стресса?
― Ох!.. Я должен поставить и жене, и себе "пятёрку", потому что стресс был, конечно, тяжёлый. Но мы справились, к счастью. Во-первых, мы работали в это время, мы снимались в сериале "Частица Вселенной" у режиссёра и сценариста Алёны Званцовой (это с космосом связано, сегодняшняя история), так что у нас какой-то заработок был.
Во-вторых, дети. Я должен выразить благодарность всем четверым своим детям, потому что они вели себя очень хорошо в этой ситуации, поддержали нас. И как сказала мне старшая дочь: "Отец, ты должен благодарить, что Господь берёт деньгами, а не близкими". Я думаю, что это единственно верная формула. Мало того, в первый же день, когда мы получили за съёмки на этой картине, мы с женой уехали на неделю на Кипр. Купались в море, загорали, делали гимнастику — и, в общем, справились.
― Вы фаталист вообще?
― Абсолютный. Я абсолютно уверен в том, что… Просто нам не известно, что с нами будет, а Он всё знает.
― Тогда давайте смотреть на это действительно так философски. В конце концов, действительно всё живы и здоровы, слава Богу. А кино в голове-то уже есть. Значит, куда деваться? Значит, оно всё равно будет.
― Конечно! Понимаете, кино… В первое время, когда это случилось, я ночью просыпался, потому что уже… Знаете, говорят, что режиссёр мыслит кадрами, на что человек говорит: "А лучше бы мыслил головой". Так вот, я просыпался от того, что мыслил кадрами из этой новой картины. У меня уже в голове был её образ, что ли.
Во-первых, это образ Москвы 1957 года, послеоттепельной, который воссоздать сегодня невероятно трудно! Но мы с оператором Юрием Шайгардановым и художником Володей Гудилиным (это та команда, которая делала "Бабу") нашли и придумали определённые решения. А потом сложность заключалась в том, что в главной роли должен сниматься француз, который говорит по-русски.
― Настоящий француз?
― Конечно. Потому что русский человек не может сыграть француза, как и француз не может сыграть русского крестьянина, будь он хоть сто раз Депардье. Такой артист был найден — восходящая звезда французского кино Нильс Шнайдер. Я надеюсь, он ещё это сыграет. И там нужна профессиональная балерина. Она сейчас, правда, где-то в течение месяца родить должна. Это Женя Образцова — звезда Большого театра, раньше была звездой Мариинки. Надеюсь, что она ещё снимется.
― Видите, получается всё правильно. Женя должна родить. Как раз к этому времени всё и образуется.
― Всё было спланировано! Будем надеяться.
― Мы сейчас новости слушаем, а потом продолжаем наш разговор. Андрей Сергеевич Смирнов в нашей студии. А вы работайте, дорогие друзья! Через несколько минут я обращусь как раз к нашей SMS-ленте и посмотрю, какие вопросы вы присылаете нашему гостю.
― Охватывает прямо такая ностальгия! Куда всё ушло? "Где ты, Мисюсь?" — когда листаешь эту книжку. Андрей Сергеевич Смирнов в нашей студии. Я листаю книгу "Лопухи и лебеда", которая вам достанется, если вы интересный вопрос зададите нашему гостю. Давайте я несколько вопросов задам.
"Как вам живётся с мединскими?" — первый вопрос от Марии. Как вы понимаете, "мединские" — с маленькой буквы и во множественном числе.
― Вы знаете, я об этом столько говорил, в частности по "Эху Москвы"…
― Во-первых, Андрей Сергеевич с ними не живёт.
― …что возвращаться к этому вопросу бессмысленно.
― "Уважаемый Андрей Сергеевич, вы работали с разными поколениями наших актёров. Чем нынешние молодые артисты отличаются от актёров старшего поколения?" — спрашивает Дмитрий.
― Я бы сказал — ничем. Так же полно красивых девок, талантливых мальчишек. Есть замечательные ребята. Господи, посмотрите последнюю картину Анны Меликян — по-моему, самой талантливой ученицы Сергея Соловьёва.
― "Про любовь".
― Замечательный набор артистов самых разных возрастов. Кстати говоря, я перечислял. Скажем, Саша Петров, который, я надеюсь, будет играть у меня в фильме. Женя Образцова — она балерина, но ведь тоже новое молодое поколение.
― Дашу Екамасову мы тут вспоминали, как замечательно сыграла у вас.
― Не знаю, каким образом, но эта неласковая земля продолжает производить на свет и красивых баб, и талантливых парней.
― Всё равно так или иначе возникают вопросы, связанные с жизнью сегодняшней и с политикой. "Уважаемый Андрей Сергеевич, на вашем веку сменились многие министры и функционеры. Как вам удавалось преодолевать их дремучесть и обходить цензуру?" Ну вот, от министра до министра.
― Ну, это вопрос на засыпку, потому что ответ на ваш вопрос однозначно отрицательный: не удавалось. Я бросил кино, потому что ни одну из моих до этого снятых четырёх картин, в том числе и относительно успешный "Белорусский вокзал", зритель не увидел в таком виде, как я надеялся. Это сплошные проигрыши. Почему мне и надоело. В 1979 году мне уже было под 40 лет. Я думаю: сколько же я буду? И я решил, что надо переквалифицироваться. У меня нет, к сожалению, успешного опыта. Ну, разве что единственный — моя последняя картина "Жила-была одна баба". Вот её не коснулась рука ни цензора, ни министра.
Были министры, которые только помогали. Вот такое счастливое сотрудничество на моей памяти было. Картина запускалась, когда министром был Михаил Швыдкой — мой старый друг, сделавший очень много, мне кажется, для отечественной культуры. Картина выходила, когда сидел другой министр и тоже мой старый друг Александр Авдеев, который хотя и был дипломатом профессиональным (и есть, он сейчас наш посол в Ватикане), но он очень умно вошёл в этот новый для него мир и очень быстро разобрался, кто чего стоит в нашем мире культуры. Он тоже только помогал. Вот этих двух людей я вспоминаю с удовольствием и вечной благодарностью. Ни до, ни после у меня успешного опыта не было.
― Сегодня у нас цензуры как бы нет, она у нас запрещена по Конституции, но в разных причудливых формах она существует. В каких формах, на ваш взгляд, она сегодня существует?
― Да о чём вы говорите? Новый министр… то есть он уже старый…
― Он у нас единственный.
― Да. Владимир Мединский с первых шагов старательно насаждает цензуру в нашем кинематографе — только под разными формами. Все эти экспертные советы, которые появились в Министерстве культуры (Военно-историческое общество теперь читает сценарии на военную тему), они уже принесли немало вреда. Я знаю талантливые вещи, которые они пытались "зарубить". Скажем, прекрасная картина Миндадзе — все знают, с каким трудом она проходила. Но есть и другие случаи. Не хочу на этом останавливаться.
― "Я помню время, — пишет Алексей, — когда говорили, что назад в Совок возврата быть не может. А сейчас на наших глазах пытаются построить мягкий вариант СССР. Вопрос: авторитаризм — это природа нашего народа или людей во власти?"
― Ох, дорогие мои, я не политолог. И вообще попытки вовлечь меня сейчас… У меня как бы именины — у меня вышла книжка!
― Лирическое настроение!
― Да. Первая в моей жизни, понимаете? И влезать в эти разговоры я просто не хочу.
― Ну, хорошо. Так… Ну, про это я не буду спрашивать. Ну, пожалуйста, давайте общефилософский, любимый вопрос от нашего слушателя Димы Мезенцева: "Чем вы объясните, что понятие "репутация" перестало быть мерилом ценностей для интеллигентного человека?"
― Это неправда, уважаемый Дима. Может быть, оно в прессе или на телевидении перестало таковым быть. Ну, для этого есть способы. Вот я, например, уже много лет не включаю телевизор. Нет, правда, сейчас идёт первенство Европы по футболу, и это я пропустить не могу. Но что касается Андрея Малахова или, скажем, Дмитрия Киселёва — я, к счастью, сплю спокойно, потому что…
― С ними не пересекаетесь.
― Никогда! Это вредно для здоровья. Тем более я старый человек, и мне здоровье надо по возможности беречь. Неправда, репутация как была, так и осталась важнейшим мерилом. И когда говорят, что сначала ты работаешь на репутацию, а потом репутация работает на тебя, — этого никто не отменял. И когда вы говорите, что для интеллигенции это перестало быть мерилом, то это не так. Как вам сказать? Посмотрите, какая репутация, скажем, у Юрия Шевчука или Андрюши Макаревича — и какая у Никиты Сергеевича Михалкова.
Кроме того, раз уж мы ступили на эту скользкую тропу, раз уж я помянул всуе нашего главного "мастера культуры" (как его ещё обозвать?), то я бы сказал: для меня это свидетельство того, что Господь не бросил Россию. Он всё так же грозит нам пальцем, а с другой стороны — готов поощрить за хорошее поведение. А за плохое поведение что происходит? Посмотрите, Никита Сергеевич поставил "Раба любви", которого народ так любит. Это очень талантливо сделано, особенно если заткнуть уши и не слушать чудовищного диалога, который там. Но всё-таки талантливая картина. На мой взгляд, прекрасной была картина по Чехову…
― "Неоконченная пьеса для механического пианино".
― Конечно, "Обломов" — это был советский фильм. Недаром великий, конечно, Олег Павлович Табаков, но это же не его роль. Многим режиссёрам, которые мечтали поставить "Обломова", было отказано, а Михалкову дозволили только при условии, что это будет Табаков. Это, конечно, не гончаровский "Обломов", но там есть прекрасные сцены, актёрские работы.
А посмотрите, как с тех пор Никита Сергеевич стал нашим трибунным, идейным и, я бы сказал, религиозным и патриотическим руководителем. Посмотрите три его последние картины: "Солнечный удар", "Цитадель" и… Как там? "Противостояние"? "Предстояние". Ведь они бездарные абсолютно. У них не то что гений, а талант не ночевал. А ужас, который испытывает нормальный зритель, когда в "Солнечном ударе" (от которого Бунин, наверное, в гробу раз восемь перевернулся) в тот момент, когда начинается любовный акт и героиня попадает в объятия героя? Если вы помните, там дивная метафора.
― Краник.
― Работает сначала поршень пароходный, а потом из краника капает водичка. Понимает, ведь до этого дойти нужно. Это Господь должен серьёзно наказать. Поэтому, дорогой Дмитрий, я вам советую очень серьёзно отнестись к своей репутации.
― Эх, Андрей Сергеевич, всё-таки есть ещё порох в пороховницах!
Давайте ещё про ваш фильм. Наши слушатели возвращают к работе, которая сейчас в работе, — "Француз" (или "Тёмная вода"). "А это автобиографическое кино?" — спрашивают наши слушатели, поскольку вы оговорились и сказали, что "Александр Попов будет играть меня".
― Нет, не меня, а у меня. Нет, там никакой автобиографии.
― Но время-то вашей молодости, да?
― Как вам сказать? Герои чуть постарше, чем я, годика на три, на четыре. Мне просто очень хочется оставить такой образ этой замечательной эпохи, о которой сегодня самое превратное представление у наших зрителей, слушателей и так далее. Это время после XX съезда партии, хрущёвского разоблачения Сталина, когда стали выпускать зэков из лагерей (по крайней мере, сокращать этот контингент). В Москве прошёл Фестиваль молодёжи и студентов. Джаз — как тогда говорили, "уже не запрещён, но уже не разрешён". Но джаз выходит из подполья. Лёша Козлов, живой и здоровый, звезда мирового саксофона, вот тогда начинает выползать на эстраду. Вообще появились звёзды. Появилась целая плеяда новой живописи. У меня там воспроизведены почти буквально эпизоды из жизни Оскара Рабина, слава богу, живого и здорового, который ныне проживает в городе Париже. История Лианозовская коммуны, где художники-неформалы, не признававшие соцреализм, это была живая живопись. И как их только потом ни гнобили, ни гноили, но они были.
― То есть такое короткое время ренессанса, да?
― Конечно. Он потом прервался чуть позже. Сначала "дело Синявского и Даниэля". Потом Бродского посадили. Чуть раньше посадили Александра Гинзбурга, издателя журнала "Синтаксис". Вот эта эпоха, вот этот вздох поколения, которому кажется, что, в отличие от своих родителей, мир перед ними лежит, они его завоюют. Вот этот пафос, что ли, поиска, любопытства, веселья. Картина будет весёлой при этом. Там есть очень важная сцена, как они встречают Новый год на даче, 1958 год, — вот она для понимания, ощущения картины чрезвычайно важна. И там почти буквально воспроизведена…
В конце 50-х годов действительно в московский университет приехала группа французских стажёров — студентов, закончивших École normale. Сейчас эти люди большей частью живы, ну, кто-то из них помер. Сейчас это выдающиеся слависты французские. Луи Мартинес, который, к сожалению, умер в феврале этого года, перевёл ни много ни мало — "Евгения Онегина", с роскошными комментариями. Жива, слава тебе господи, переводчица, которая с мужем перевела не что-нибудь, а "Красное колесо". Был такой издатель, ныне покойный, который, во-первых, издал три тома переписки Достоевского с потрясающими комментариями. Кроме того, он был блестящий коллекционер советской неформальной школы — все шестидесятники-художники. Я видел эту коллекцию. Она изумительная!
Взята за основу история одного из французов, хотя там сюжет придуман. Не хочу я рассказывать будущую картину. Но портрет своего поколения на взлёте мне бы хотелось оставить. Я потому и сказал, я надеялся, что это будет моё кинематографическое завещание, чтобы помнили.
― Будет. Будет, просто позже.
― Будет. Во всяком случае, я в это верю и продолжаю неустанный поиск. И несмотря на крайне тяжёлую и мрачную обстановку в сегодняшнем российском бизнесе, всё-таки надеюсь, что найдутся люди, которые мне помогут сделать эту картину.
― Вы же обращались и в Фонд кино?
― Нет, не Фонд кино. Фонд кино оказался бесполезным в моём случае. Нет, я имею в виду просто богатых людей.
― То есть они отказали, да?
― Да, мне отказали.
― Скажите, пожалуйста, возвращаясь к этому времени, к 60-м годам, насколько, на ваш взгляд (или вы точно знаете), кино того времени отражает реальную жизнь, насколько оно правдоподобно?
― "Застава Ильича" воспроизводит и вечера поэтов, там очень точная атмосфера. Я думаю, что именно "Застава Ильича". Ну, в какой-то мере "Покровские ворота".
― "Июльский дождь". Ну, "Покровские ворота" — это всё-таки 80-е годы.
― Да, "Июльский дождь", вы правы, там довольно точно запечатлено. Но я хочу запечатлять по-своему.
― Вы говорите, что сегодня немножко искажённое представление у нынешнего поколения о том времени. Мне как раз кажется, что это очарование очень ощутимо. Вы вспомните фильм "Оттепель", в котором вы работали сами как артист.
― "Оттепель" выделяется в этом смысле. Понимаете, там, конечно, выдающиеся актёрские работы. Я, естественно, не себя имею в виду, у меня там маленькая ролишка. Во-первых, набор девочек там потрясающий — от Ани Чиповской и Вики Исаковой до Дворжецкой. Ну, просто замечательные совершенно! А работа Михаила Ефремова просто выдающаяся! Я ему позвонил и говорю: "Миша, ты превзошёл папу". Он говорит: "Да что вы говорите?" И тогда я стал ему рассказывать.
Мне было девять лет, когда знакомая моих родителей (она работала в детском театре, была артисткой) повела меня на спектакль "Конёк-Горбунок". А Иванушку-дурачка в детском театре играл Олег Николаевич Ефремов, недавний выпускник, и там я впервые увидел и имел счастье с ним познакомиться. Так что я хорошо знаю его роли. Конечно, это большой артист, большой режиссёр. Я не собираюсь, так сказать, вбивать клинья под постамент статуи Ефремова в нашем сознании, но Миша Ефремов в фильме "Оттепель" потрясает виртуозным актёрским мастерством.
― И время угадано, атмосфера угадана.
― Да. Понимаете, Тодоровский — мастер не просто художественного кино, но он ещё и хорошо помнит, что это телевизор, и умеет захватить зрителя. Это ещё и в коммерческом смысле чрезвычайно успешный проект. А мне предстоит сделать вещь поскромнее и локальнее, что ли.
― Ну что, я ещё парочку вопросов всё-таки вам задам от наших слушателей. Читаю всё подряд. "Каким был бы "Белорусский вокзал", если не было бы давления цензуры?" — спрашивают. Ну, мы уже об этом говорили, но можете ответить ещё.
― Он был бы, во-первых, чёрно-белым. Во-вторых, он был бы очень хорошо снят. А так он снят на бракованной советской ужасной плёнке, с которой мы бились, и всё равно там уродливое изображение. А в-третьих, в частности из милиции герои бы выходили сами, скрутив всё отделение.
― Тогда и про фильм "Осень" спросим. Он же тоже не сразу появился?
― Ну, его не было, он год не выходил. Во-первых, я снимал его три месяца, а сдавал семь. Ну и поправки, урезали. Мне до сих пор жалко, там некоторые кадры… И сейчас сердце сжимается от обиды и боли. В суд невозможно было подать на власть, но я написал письмо в ЦК партии, написал письмо в Союз кинематографистов, написал письмо в Агентство по авторским правам — и это немножко помогло. Тогдашний министр, господин Ермаш, требовал, чтобы я вырезал из фильма (кто видел) сцену в чайной, а это кульминация всей картины.
― Там есть стихи.
― Там стихи Пастернака читает герой.
― Прекрасно! Это центральная смысловая сцена.
― Вот если выкинуть эту сцену, то сюжет просто бессмысленный. И я бился как мог. За это министр своей рукой подправил количество копий. Если тираж "Белорусского вокзала" был 3000 копий, то тираж "Осени" был не то 22, не то 23 копии. Её практически никто не видел. В Москве не шла никогда. Она была снята с экранов в Свердловской области. На Украине, по всей территории Украины она была запрещена. Ну, что это вспоминать теперь?
― Вообще кошмар. Тут ещё вопрос. Вы говорили про операторов. "А какое место занимает музыка в ваших фильмах?" Кстати, об "Осени" вы говорите, а у меня прямо в голове звучит. Там музыка Шнитке же? Потрясающая совершенно!
― Конечно. Я со Шнитке сделал четыре картины. Альфред попросил, чтобы я убрал его фамилию из титров, но на самом деле-то… И тот самый марш, под который идут десантники, — это же Шнитке написал по мелодии Окуджавы. И он попросил, чтобы в титрах его не было. И каждый год 9 мая десантники идут под этот марш, но я что-то ни разу не слышал, чтобы по телевизору сказали, что это дело рук великого композитора Альфреда Шнитке.
Музыка играет в моих фильмах очень большую роль. Я терпеть не могу музыку на диалогах — так называемую "атмосферу". Вот сейчас вы смотрите эти сериалы, сплошным потоком идущие, — там же половину не слышно, потому что музыка, музыка, музыка, музыка!.. Нас учили совершенно иначе. Музыка тогда хороша, когда она добавляет к изображению нечто, чего в изображении нет — и тогда должен возникнуть контрапункт между изображением и музыкой. И в результате этого, в их соединении родится некий третий эффект, который отдельно не даёт ни музыка, ни изображение. Я и сейчас держусь этого принципа.
Вот "Жила-была одна баба". Я ещё писал сценарий, но понимал, что в конце будет потом, и понимал, что без потопа… Ну, если по жизни брать судьбу героини, то чем она кончилась? Её высылают в Архангельскую губернию. Вот посадят на телегу вместе с детьми, и она поедет туда. Но всё-таки зритель ходит не для того, чтобы повесится. Поэтому, пока я не придумал эту историю с потопом, градом Китежем, я понимал, что не могу садиться за сценарий. И наконец её придумал. А потом я стал думать (я уже писал сценарий): а какая же там должна быть музыка? Я мучительно искал! Классику переворашивал и так далее, и так далее.
И вот однажды… Я прекрасно помню этот момент. Это было примерно за 12 лет… Запустились мы с картиной в 2007 году, а это был 1992 год или… нет, это был 1994 год — то есть за много лет до этого. Был концерт в английском посольстве, я там оказался. Там было много так называемой творческой интеллигенции. И там выступал тогда ещё существовавший Квартет Бородина. Потом он распался, потому что уехал ведущий… И вдруг они играют первую часть Andante cantabile Первого квартета Чайковского — может быть, самую известную из русских мелодий вообще на всём свете, в основе которой лежит песня "Сидел Костя на диване, трубку курил". И я вдруг обалдел! Я думаю: это же то, что надо, надо только как следует записать. Я ждал 15 лет практически!
Причём там был трогательный момент. Когда мы выходили, ко мне подошла… Сегодняшние любители кино наверняка знают кинокритика Нину Зархи, дочь знаменитого режиссёра Александра Зархи. И вот Александр Григорьевич и его жена Любочка, Царствие небесное обоим. Люба подошла ко мне и сказала: "Андрюша, о чём вы так сосредоточенно думали, пока играли?" Я говорю: "О будущей картине". И она взяла меня за руку и сказала: "У вас будет очень хорошая картина. Я увидела это по морде".
Через 15 лет я эту музыку, которую записал специально Юрий Башмет, подложил к этому изображению. И 15 лет я ждал, чтобы увидеть, не промахнулся ли.
― Андрей Сергеевич, мне остаётся только тогда закончить так же и сказать: у вас будет очень хорошая картина, но не через 15 лет, а гораздо раньше!
― По дереву стучим!
― Тьфу-тьфу-тьфу! Спасибо вам огромное! Андрей Сергеевич Смирнов в нашей студии. А тот, кто книжку получит, я вас назову в начале следующего часа. Спасибо!
― Спасибо! Всего доброго!