"Наследие": отрывок из нового романа Владимира Сорокина о докторе Гарине

В издательстве Coprus выходит новый роман Владимира Сорокина "Наследие" — последний в цикле сатирических антиутопий о докторе Гарине. В новой книге писатель рисует следующую стадию постапокалиптического распада. Forbes Life публикует отрывок 18+

В стан добрались к закату, когда солнце уж за сопки упало. Логовище партизанское хитро обустроено: в обрыве береговом реки Сунгари вырыты пещеры обширные, достаточные. Туда с реки замерзшей с ходу сани вползают. Там и конюшня, и кладовая, и оружейная, и нары спальные, и трапезная.

Встречают партизан их помощники — поварихи, кладовщики, оружейники, конюхи. Все они — пленными оказались, каждый в свое время, а потом в отряде остались.

Добычу — в кладовую да на кухню.

Есть партизанам хочется, оголодали после дела. Ну так на что повара-поварихи? Все готово уж. В трапезной все рассаживаются рядами тесными. Комиссар молитву читает. И — чаши с кулешом — по рукам. Хорош кулеш партизанский! С пшеном, морошкой, мясом-салом кабаньим. Кабанов в лесу достаточно. Есть и олени, и косули, и медведи. Во время войны зверь расплодился — бить некому, стрелки на фронте! Волки по ночам воют. Так что обед *** (партизан — Forbes) без мяса — редкость.

Отобедав, остатки еды пленным отдали.

Аля с инвалидом рядом, из одной чаши едят. Он ест спокойно, словно и не произошло ничего в его жизни нового. Она — по брату все печалится, слезы в кулеш роняет. У инвалида тоже слеза покатилась, опухолью выдавленная. Застонал.

— Болит, дедушк?

— Не болит, а ноет, словно зуб.

— Мама говорила, от зубной боли свиное сало помогай.

Усмехнулся:

— Попробуем!

Вытащил из кулеша кусочек кабаньего сала, к опухоли приложил. Аля рассмеялась, слезы утирая.

После трапезы партизаны отдыхать пошли. А пленных распределили. Аля и Тьян на кухню попали. Там еще пятеро женщин разных. Кухня большая, в пещере отдельной. Свод пещеры, как в шахте, деревянными столбами подопрен. Пол галькой да камнями речными выложен. Четыре печи больших, из валунов и глины сложенных. Трубы жестяные — в потолок. Котлы на печах большие, чугунные, банные. В них пищу партизанам варят, моют посуду, кипятят инструменты для доктора партизанского. А на одной печи отдельно — медный котел. Огромный. В нем варится хлебово. У котла старуха и баба молодая, Анфиса краснолицая. Старуха Марефа в лохмотьях, в ожерельях из черепов змеиных и ястребиных. Анфиса варево мешает, старуха сыпет туда сушеные грибы, жучиный порошок, кидает корень женьшеня, вяленую гадюку, травы болотные, бормочет заклятие:

— Варись, хлебово-ебово, варись, хлебово-ебово…

Алю и Тьян определили к другим посудомойкам. Стали чашки и ложки в теплой воде с китайским гелем мыть.

Инвалида безногого к доктору направили. Доктор в отряде — монгол Сэнгюм Баасанжав, бывший фельдшер, крещенный в православие под именем Сергей. Но зовут его все по‑прежнему —Сэнгюм. В отряде все — православные. Даже приставшие четверо китайцев в Православие комиссаром окрещены. Таков порядок для бойцов: православный отряд. Посудомойки, уборщицы, медсестры — другое дело.

Но Сэнгюм сам захотел православным стать.

Спрашивает инвалида:

— Назвался доктором?

— Был.

Глянул на опухоль багровую в пол-лица:

— Тебе самому доктора надо.

— Уже не надо.

— Раны умеешь врачевать?

— Умею. И не только раны.

Зовет Сэнгюм бойца Авдеенко, на казахской мине подорвавшегося.

— Сделай перевязку.

— Мытье рук.

Обеспечили. Долго мыл с мылом инвалид свои руки большие. Затем занялся сложной раной бойца. Да так все классно сделал, что Сэнгюм родной язык вспомнил:

— Сайн Хийлээ!

Зачислили инвалида в медчасть.

Комотр Налимов Геру допрашивал: кто, откуда, звание, биос, бои. Четко отвечал Гера.

Последний вопрос:

— Как к Иссык-Кульскому мирному договору относишься?

— Считаю изменой и предательством.

— А к газу?

— Наркотических веществ не употребляю.

— Православный?

— Так точно.

— Готов служить в УЕ?

— Выбора нет.

— Будешь помогать нашему каптенармусу Морозевичу. Изменишь — пуля в затылок.

— Измена — не мое ремесло.

— Вот и хорошо.

Жеку хитрожопого Налимов допросил, тот ему всю свою цветистую биографию поведал.

— Истопником!

— Слушаюсь, начальник!

После трапезы бойцы спать завалились. Налимов, дозоры выставив, тоже прилег. Толстяк Оглоблин давно уж храпел.

Аля на кухне работала: мыла с другими женщинами посуду, потом котлы, потом пол в трапезной. Проходя мимо двух печей, куда Жека с другим истопником дрова швыряли, заметила кучу хлама с поезда на растопку: картонки, обертки, сумки пустые и… книжку. Ту самую — "Белые близнецы".

Остановилась.

— Тебе чего? — Жека рот свой полуоткрытый на Алю наставил.

— Дядя, почитай мне кынижка, пжлст.

— Чего?

— Кынижка вот ета почитай.

Жека с истопником переглянулся. Рассмеялись.

— А мне что за это?

Аля вынула из кармана халата десять юаней, протянула.

Жека хмыкнул:

— Деловая, бля.

И к напарнику:

— Семеныч, побросай пока, треха с меня.

Тот кивнул.

Жека книжку взял, к печи теплой присел. Аля место в книжке показала.

Жека читать стал. Быстро и правильно. На зонах он книжки почитывал. Голос его, хрипловатый, жесткий, Але понравился:

Ярмарочный народ посмеивался над частушками, но не мог глаз оторвать от рук детей. А те действительно творили чудеса с умным молоком: один ву сменял другой, и разнообразию форм их не было конца.

Дома Лена хохотала от счастья, подбрасывая в шапке мужа полученные деньги:

— Бизнес пошел!

Вернувшись в дом, близнецы снова засели за умное молоком.

— Кушать, кушать! — захлопала в ладоши Лена.

— Не мешай им, они делом заняты, — мудро изрек Ксиобо.

Кухарка поставила возле близнецов тарелки с едой. Те не обратили на еду внимания.

Зато опекуны устроили куанхуан по случаю первого и удачного выхода на ярмарку. За громадным грубым столом, уставленным деревянными бадьями с простой пищей Ксиобо и тарелками с затейливой едой Лены, супруги, как всегда, сидели рядом, жена — на своем высоком стульчике, муж — на огромной табуретке.

Лена подняла стаканчик с китайской водкой:

— Мой план *** (хороший — Forbes), потому что *** (замечательный — Forbes), что задумала — сбылось, обломашки не стряслось, потечет рекой бабло, только открывай *** (рот — Forbes)!

Ксиобо поднял свой ведерный стакан, подумал и произнес с улыбкой:

— Мудрая ты.

— Родили глупóй, а стала такой!

Они чокнулись и осушили свои стаканы. После третьего фантазия Лены разыгралась:

— Можем на ярмарке свой балаган построить. Твои братья придут, вы это все за день *** (сделаете — Forbes). В балагане на входе посадим Сяолуна, он парень честный, будет билеты продавать, внутри красоту наведем, детей приоденем, блюдо им большое закажем, а может, три блюда сразу, они в них сразу три ву *** (сделают — Forbes), понял? Или даже — четыре, а? И начнется у нас с тобой не жизнь, а вечный дзяци!

— Пушку купим. — Ксиобо неторопливо и мощно пережевывал свинину с тушеными овощами.

— Да мы десять пушек купим, *** (пинать — Forbes) мой пупок! — захохотала опьяневшая Лена.

— Новый свинарник отгрохаем, солнечную теплицу, возьмем дальнее поле, распашем к *** (чертям — Forbes), засеем гаоляном, будем свою водку гнать, на рынке продавать, а на этикетке буду я…вот так стоять!

Лена вскочила на стол, подняла юбку и показала Ксиобо свои маленькие упругие ягодицы с иероглифами "желание" и "покорность".

Ксиобо громоподобно захохотал, брызгая едой, и одобрительно закивал громадной головищей.

Под утро, построив самый сложный ву, близнецы вынули руки свои из умного молока. Ву им так понравился, что они долго сидели, рассматривая его.

— Так это, — пробормотал Хррато.

— Большое. — Плабюх приблизила свое лицо к ву и вдруг рассмеялась.

— Ты сама там, как это… так?

— Я так!

Плабюх радостно смеялась, шевеля пальцами над изгибами ву.

— Так вот, — кивнул, соглашаясь, Хррато и заметил еду. — Это?

— Ага.

Он взял тарелку и стал жадно есть, загребая с нее еду рукой. Плабюх взяла свою тарелку и тоже стала есть. Опекуны приучали детей есть палочками, но сейчас те забыли про них.

Они съели всю еду.

— Охота, — произнес Хррато.

— Охота, — повторила Плабюх и радостно засмеялась.

Хррато встал, снял с гвоздя свой колчан с луком и стрелами:

— Охота!

— Охота! — встала Плабюх.

Сестра понимала его и без слов. Она так соскучилась по охоте!

Сбросив с себя одежду, они вышли из дома. В своем лесу, когда все было зеленым, они любили охотиться голыми. Брезжил рассвет, горели редкие звезды и висела бледная луна над полем озими. Близнецы пошли к лесу на голоса проснувшихся птиц.

И началась охота. Хррато крадучись двигался, с луком наготове. Плабюх длинными и мягкими прыжками забегала вперед, подкрадывалась и пугала птиц криком. Они летели в сторону Хррато. А его лук не знал промаха.

Они вернулись домой, когда солнце взошло и хозяева встали и хватились детей. Найдя одежду, они подумали, что дети сбежали.

— Ну вот и *** (конец — Forbes) нашему бизу! — верещала Лена, хлопая себя по бедрам.

— Дали тягу приблуды!

Ксиобо угрюмо обшаривал дом. Скотник Андрей был послан на поиски. Но едва он подошел к лесу, как голые близнецы вышли ему навстречу. В руках они несли добычу — тетерку, двух соек и белку. За спиной у Хррато висел его лук. Завидя детей, Лена хотела было разразиться бранной матерной тирадой, но вид этих необычных приблуд остановил ее.

Освещенные солнечными лучами, они шли к дому. Их стройные фигуры из‑за белой шерсти были словно облиты золотом.

— Что ж это вы… — начала Лена, но затрясла головой от злобного восхищения, — за… за *** (охламоны — Forbes) такие?! Золотые? Шерстяные? *** (восхитительные — Forbes)?!

Близнецы подошли к ней со своей добычей. И молча встали, вперившись в Лену своими сапфировыми глазами. Она тоже уставилась на них, словно увидела впервые. Сзади к ней подошел Ксиобо.

Дети бросили добычу на землю. И вдруг начали танцевать вокруг убитых ими животных. Движения их были то плавными, то резкими, порывистыми.

Они кружили, извивались, наклоняясь над убитыми и распрямляясь. Танец был настолько необычен, что Лена, Ксиобо и стоящий рядом Андрей замерли, завороженные им. Голые, золотистые от солнца детские фигуры совершали свой танец.

И вдруг резко прекратили. И молча пошли к дому, оставив на земле трофеи. Зрители стояли в оцепенении. Лена очнулась первой. Выдохнула задержанный в легких воздух и указала Андрею на дичь:

— Прибери.

Дома близнецы повесили лук на гвоздь, надели свою новую одежду и снова сели к блюду с умным молоком, погрузили в него руки. Опекуны вернулись и нашли детей в их комнате.

Лена хлопнула в ладоши. Близнецы уставились на нее.

— Вы… не должны уходить без спроса, — сказала им Лена по‑китайски.

И повторила это же по‑русски и по‑алтайски.

Дети смотрели.

— Дорогой, скажи им громко, чтобы поняли!

Ксиобо думал. Лена думала быстрее:

— Вот что! Надо просто запирать их на ночь!

Ксиобо кивнул:

— Да.

Лена присела, обняла Плабюх:

— Спасибо за дичь. А теперь — завтракать, мать вашу!

Плабюх перевела взгляд с ву на Лену.

— Завтракать! — повторила Лена на трех языках и показала рукой, открыв рот.

— Я не хочу есть, — произнесла Плабюх на родном языке.

— И я не хочу, — сказал Хррато.

Хозяева завтракали в одиночестве.

— Нам их теперь беречь нужно, — бормотала Лена, запивая чаем пирожок с вареньем.

— Второй бизнес!

Понимаешь?

Ксиобо кивал многозначительно, поглощая свои пирожки размером с голову Лены.

Всю неделю Лена занималась с детьми разговорным китайским, алтайским и русским. Писать она не умела ни на каком языке, но обиходные иероглифы и слова знала и прочитывала. Лена водила близнецов по дому, указывая на разные предметы и называя их.

Те быстро поняли, что от них хотят, и слушали Лену, повторяя за ней слова. К своему удивлению, Лена поняла, что дети быстро запоминают слова. Даже не просто быстро, а очень быстро. За обедом и ужином она учила их есть не руками, а палочками. И то же самое — близнецы быстро освоили палочки.

— Смотри, как они намастачились, а? — Жуя, Лена кивала мужу на сидящих за столом детей. — Все запоминают, как роботы!

— Умные, — довольно жевал Ксиобо.

— Наши добытчики! Послали лесные боги нам их, а? Ксиобо не верил в богов.

— Корми их лучше, — посоветовал он.

— Накормим! А на ночь будем запирать.

Но запоры не помогли: через пару дней дети под утро разбили окно и снова ушли в лес на охоту.

Вернулись с лисой и сорокой. И снова совершили свой охотничий танец.

— Они возвращаются к нам, мать их жопой в болото, — заключила Лена, осматривая разбитое окно.

— Не надо запирать.

Ксиобо подумал:

— Не будем их запирать.

А на ярмарке все пошло прекрасно: по воскресеньям дети лепили ву, Лена верещала частушки, тряся бубном, гигант Ксиобо ходил с войлочной шапкой. В шапке этой раз от разу звенело все больше монет: 47, 59,68, 80. Народ заприметил необычных белых близнецов, и их номер стал популярным, потеснив китайских фокусников и жонглеров.

Лена сияла от счастья:

— Это я придумала!

Дети ей нравились все больше. Несмотря на свою какую‑то недетскую серьезность, они делали все, что от них хотела Лена: ели палочками, мочились и испражнялись не на дворе, как было в первые дни, а в уборной, мылись в бане, носили нормальную одежду и мыли руки перед едой. И довольно быстро стали понимать слова на трех языках. И отвечать на вопросы. Это сильно поразило Ксиобо, который стал брать близнецов на руки, носил их по дому и тыкал в предметы своим гигантским пальцем:

— Же ши шенмэ?

И дети отвечали. Правильно… А еще они были совсем не шумными, как другие дети. Играли сами с собой в свои непонятные игры, используя все те же обломки игрушек. И манипулировали с умным молоком. Их ву становились все изощренней и причудливей. Таких ву Лена нигде не видела.