Алла Хемлин: "Как объяснить... На самом деле, нас не двое. Мы целое"

Алла Хемлин — сестра-близнец и бессменный редактор писательницы Маргариты Хемлин. Как выяснилось совсем недавно, Алла была еще и многолетним соавтором Маргариты — все истории эти талантливые сестры придумывали и записывали вместе. 
К выходу романа "Заморок" мы поговорили с Аллой Хемлин о прошлых и будущих книгах, о сестре и о первом романе Аллы, написанном без Маргариты — Маргарита Хемлин ушла из жизни в 2015 году.

О евреях

В детстве мы с Ритой дружили с одной девочкой. 

Это была очень хорошая семья, родители всячески привечали нашу дружбу. Мама там была домохозяйка. Я тогда впервые узнала, что женщина может не работать. У них было двое детей, а у нас четверо, но наша мама всегда работала.

Мы гуляли во дворике их дома и что-то рисовали кусочками красного кирпича на асфальте. И подружка говорит: "А вы знаете, что есть евреи?" А мы с Ритой знаем, что мы еврейки, но молчим. Подружка продолжает: "Они как люди, только они очень плохие". Нам было по семь лет.

Мы рано осознали, что не надо спрашивать: "Почему ты так считаешь?"

Мне было 18, я работала в музее Коцюбинского в Чернигове. И меня послали в Киев отбирать фотографии для новой экспозиции. Со мной в номере в гостинице жила женщина, командировочная. Болтали о том, о сем. Среди прочего женщина говорит о ком-то там: "Ну… У нее национальность такая... стыдная... Она еврейка".

Откуда это? Это не я придумала, это витало в пространстве. Вперемешку с добросердечием, что очень важно. В "Замороке" это одна из главных линий — Мария стыдится того, что она еврейка.

О сестре Маргарите

Рита ушла с работы году в 2006-м. Обстоятельства так сложились. Плохие обстоятельства. Тогда мы еще и не думали писать. Но раз Рита ушла с работы, и надо было выкарабкиваться из большого душевного расстройства, мы решили: она ушла писать. Как-то сразу нам понялось, что писать — надо. И, естественно, вместе.

С подписыванием… Формально — каждый должен делать свое дело. Вот я — работаю. А Рита — нет. Рита не работает, она — писатель. Значит, имя на книге должно быть ее.

Мой муж придумал про нас формулу — "мозги пополам". Нас обеих для одной компании всегда было много. И в детстве, и в подростковом возрасте, и в Литературном институте. И потом тоже.

Как объяснить... На самом деле, нас не двое. Мы целое.

Когда в нашей семье стали происходить всякие ужасы, мы в один голос сказали: кто остается, тот живет. Просто продолжает жить и все. И писательская наша деятельность — в ней именно жилось. Потому что это способ избывания не до конца избытых ужасов, и не только личных. Хотя — какой конец?..

Все свободное время мы проводили вместе. Я ехала к Рите на Масловку... Я не была там с момента ухода Риты... И мы шли гулять, шли выгуливать все. А все— понимайте, как хотите. Сначала все придумывалось, обыгрывалось — и так, и вот так. Потом Рита садилась за компьютер и стучала по клавишам. Потом это переходило ко мне, и я стучала там же, по тем же местам… Потом…

О романе "Искальщик"

Маргарита ушла из жизни, когда "Искальщик" был готов только наполовину. То есть, что ровно наполовину — стало ясно, когда роман дописался. 

Сюжет менялся бесконечное количество раз, как и все наши сюжеты — мы начинали истории, никогда не зная, куда они нас заведут. Ну вот и "Искальщик" как-то доплелся до четырех авторских листов.

Мы играли в этот роман. Впрочем, во все, что придумывали, — тоже. А тут буквально — страшно играли.

Потом Маргарита уходит. И я понимаю: либо я живу так, будто ничего не изменилось, либо не живу вообще. То есть это и не было выбором… Потому что нельзя же сознательно допустить, что и правда изменилось. А если выбора нет, значит, садись и дописывай. Придумывай дальше.

Об ужасах

Все наши романы — время от 20-х до 80-х годов прошлого века. Не могу объяснить почему. И Рита не могла. Одно точно: потому что наш язык — там, в том времени. 

А вот другое — не точно, а наверное: потому что начало всех узлов, повседневных человеческих ужасов — там.

У нас спрашивали: почему у вас одни ужасы в книгах? Это не от недостатка любви или счастья. Мы обе знаем, что такое любовь. Нас любили замечательные люди. И мы любили. И счастье было и есть. Но человеку надо говорить об ужасах, потому что сам человек об ужасах думать не будет. Наши истории про то, что есть жизнь такая, в которую и верить не хочется, и знать которую не хочется. Но она возможна. Она всегда рядом. И в "Замороке" главная героиня Мария для себя наметила красивую жизнь, и происходит то, что происходит, а не то, что намечаешь.

О языке

"Зáморок" или "Заморóк" — произносите, как нравится. Прелесть в том, что это не принципиально.

Наши книги написаны языком нашего детства, старых черниговских улиц. Разумеется, сейчас все не так. Уже в 70-х годах такой язык был архаикой, его можно было встретить только у немолодых людей. Но он для нас с Ритой очень важен. Язык как условие пребывания в том времени.

В "Замороке" надо было сохранить эту сгущенность языка, но без идишизмов. Это трудно. В других историях, до "Заморока", все герои осознавали себя евреями, они разговаривали на суржике, причем с идишизмами. В "Замороке" Мария росла в украинской среде, сначала не зная о своем еврействе, а потом, узнав, сопротивляясь нечаянному знанию, стыднойпричастности. Она всей своей кровью протестовала против этого знания. Язык Марии — и есть концентрат ее характера. И судьбы, разумеется.

О важных книгах

У меня нет любимых авторов. Просто рука тянется к чему-то. Последний раз потянулась к воспоминаниям Витте. Читаю их уже в пятый раз точно. Нахожу там бездну того, что мне надо, чтобы начать новое. Даже отмечаю — и словесные обороты, и другое. Я уже знаю, что мне это пригодится.

До этого рука потянулась к судебным речам великих адвокатов. Андреевский, Карабчевский, Плевако. И я понимаю, что рука потянулась с утилитарной целью.

Зощенко и Платонова, например, знаю, как свое. Мы с Ритой просто разговаривали их фразами. Проникнуть в стихию живого языка глубже, чем эти два человека, не смог никто.