Голова Сорокина на подносе: "Теллурия" в Александринке

02 октября 2014
ИЗДАНИЕ
АВТОР
Алексей Киселев

 title=

По эпичной "Теллурии" Владимира Сорокина можно снять лучший в мире сериал. Шесть сезонов по десять серий, по количеству глав, — с троллями и гномами, графами и князьями, сверхгаджетами и средневековым бытом — про расколотую на множество государств Россию второй половины XXI века. Жанр от серии к серии, согласно букве автора, меняется от лирического к детективному, от протокольного к эротическому, от какого угодно ко всякому прочему. Получилось бы что-то среднее между "Game of Thrones" и "Black Mirror".

Театральный эквивалент сорокинской прозе вообразить сложнее. Лучше всех прячет свое могучее авторство за культурными кодами и цитатами Константин Богомолов; живописует современную Россию и пророчествует Кирилл Серебренников; обнаруживает вселенские закономерности в окружающем мире Борис Юхананов. Двое из трех, кстати, в прошлом сезоне имели дело с Сорокиным — Богомолов поставил в Варшавском национальном театре "Лед", Юхананов с актерами своего театра устроил серию читок "Теллурии" в московских кафе. Оба случая совпали в одинаково несвойственном этим двум режиссерам целеполагании: не интерпретация, не переосмысление, но презентация, озвучивание текста. Редчайший случай, когда современный театр снимает шляпу перед современной литературой.

Спектакль Марата Гацалова — нечто совершенно иное. Со стороны он выглядит как уютный вечер интеллигентных драматических зарисовок в исполнении артистов Александринского театра вокруг свисающих сверху зеркальных полос; одна разве что странность — артисты расхаживают не на сцене, а перед носами и спинами зрителей, чьи места расположены в темном круглом зале хаотично. Этюд за этюдом: напряженные выкрики репортера на фоне хромакея во славу нового европейского альянса с мусульманами — шумная видеоотбивка на окружающих поверху экранах, — унылый поток наименований и аббревиатур из уст бродящего по кругу человека — отбивка, — кокетливый рассказ девушки в деловом костюме о непростых буднях ослицы. Порядок, кажется, не важен совершенно. Равно как и содержание. Полтора часа постструктуралистского театра.

Однако за нигилистической формой прячется вполне традиционная композиция с убедительным психологическим стержнем. Интрига романа в постепенном приоткрывании реалий, правил и причин возникновения "нового Средневековья", собственно, в самом теллуре, определение которого содержится ближе к концу книги. Интрига спектакля — в нагнетании экзистенциального страха пустоты, в провокации чувства усталости, апатии и дискомфорта. Актеры играют актеров, которые не хотят играть спектакль. Вернее даже так: актеров Александринского театра, не желающих иметь дела с этими пустопорожними опытами современного искусства. Только не так жирно, как это происходило в "Репетиции оркестра" Андрея Стадникова в Театре на Таганке, здесь бунт происходит исподволь — артисты как будто демонстративно халтурят: запинаются, прерываются, вяло пробалтывают текст, а во влажных глазах (а они в полуметре) читается: "Сейчас я произнесу этот гребаный текст, а завтра уволюсь". Собственно, композиция строится на этом невидимом диалоге актеров с самими собой, а ближе к концу даже друг с другом: "Ну подожди, десять минут осталось". Ни о какой персонажности, ни о каком разборе текста тут речи не идет; метод Гацалова заключается в изучении отношения актеров к тексту. Народный артист Игорь Николаевич Волков, щурясь, брезгливо читает текст с экрана ноутбука; народный артист Владимир Алексеевич Лисецкий охотно ностальгирует по Поэту Поэтовичу Гражданинову; заслуженный артист Семен Семенович Сытник полушепотом и нараспев пробует присвоить каскад пошлостей вроде "усажу на вертикаль моей страсти". Каждый появляется перед зрителями несколько рассеянным, чтобы попытать произнести текст, вынести какой-нибудь необязательный предмет и так же рассеянно удалиться. Автор со своей вселенной остается где-то далеко за скобками, послужив катализатором к исповедальному высказыванию о пустоте. О наличии первоисточника напоминает разве что появляющаяся на подносе натуральная голова Сорокина, которую артисты неспешно начинают ковырять ложечкой. Это, кстати, смешно.