"Аббревиатуру РАМТ мы не придумывали". Алексей Бородин об истории своего театра в начале 90-х
Режиссер и педагог Алексей Бородин руководит Российским академическим молодежным театром уже 37 лет: школьные спектакли в Шанхае, годы учебы в ГИТИСе у Юрия Завадского, лаборатория тюзовских режиссеров под руководством Марии Кнебель в Кирове, приглашение в московский Центральный детский театр Наталии Сац и работу над его главными постановками он описал в книге "На берегах утопий", которая вышла в издательстве Corpus. А пока "Театралий" публикует из нее отрывок о том, как детский театр стал молодежным и смог выжить в начале 90-х, когда страна рушилась, крыша протекала, а "денег не было и не предвиделось".
Академический молодежный
17 августа 1991-го мы пришли из отпуска репетировать "Лира", а 19 августа — путч. Мы с Лёлей и с Еремиными — Ниной и Юрой — ночами на кухне слушали "Эхо Москвы". Помню, как позвонил Щекочихин: "Можно, я к тебе приеду, а то моя фамилия в каких-то расстрельных списках, и я переезжаю из одной квартиры в другую". 20 августа вокруг ЦДТ встали бэтээры. А на крыше Большого театра сидел снайпер. Колоссальное впечатление производил этот стрелок — сильнее, чем вся бронетехника.
Я собрал труппу: "Все восстановится и будет так, как следует, а мы должны отвечать своим делом. Мы должны работать. Кто не репетирует, идите к Белому дому". Все актеры, свободные от репетиций, отправились туда под флагом, который сделал Бенедиктов. На двери висело объявление красной краской: "Коллектив ушел на защиту Белого дома". Мы, наверное, люди наивные, но для нас это было органично.
К семидесятилетию театра Стасик (Станислав Бенедиктов. — Прим. ред.) сделал оформление вечера, взяв части декораций разных спектаклей. Труппа сидела на сцене за столиками. Стасик пел, Лена Долгина плясала, Веселкин и Шувалов изображали нас с Ремизовым на руинах театра — будто крыша обвалилась и все окончательно рухнуло. В ложе собрались все наши дети, и в финале они выбегали к своим родителям на сцену по "дороге цветов", проложенной из зала, а до того еще пели песню. Юльен Балмусов читал пушкинскую "Осень":
Матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны. Плывет.
Куда ж нам плыть?
Я даже думал сказать в финале прекрасного этого вечера, где все объяснились в любви друг к другу: "Все, товарищи, на этом моя миссия кончилась".
Наступили очень тяжелые времена. Денег не было и не предвиделось.
У Михаила Иосифовича Яновицкого были налажены хорошие связи с хорошими людьми в министерстве. Он знал, как вести театр в прежней системе координат. Но она разрушилась. И в театре все рушилось, вплоть до того, что прорвало трубы и прямо по сцене текла вода. А Яновицкий, что было вовсе на него не похоже, странно бездействовал. Он сидел на служебном входе рядом с дежурным, и я спросил: "Михаил Иосифович, ну что ж вы сидите?" А на следующее утро он умер, потому что не понимал, как теперь быть и что делать — не выдержало сердце. Я тоже не понимал. Надо было, наверное, сразу, мгновенно мобилизоваться, но у меня не получилось. И уныние сильно отразилось на деле.
Я мерил шагами свой кабинет и думал уходить из театра. Спас меня старый паркет, мне вдруг стало его жалко. Я смотрел на него, и приходило, пусть ложное (может, без меня стало бы только лучше), понимание ответственности.
Чем страшнее кризис, тем активнее нужно работать
Параллельно общей разрухе все мы, руководители театров для несовершеннолетних зрителей, одновременно задумались о том, что надо менять названия наших учреждений. В ТЮЗе Гета Яновская и Кама Гинкас устраивали посиделки, собирали молодежь, обсуждали, как избавиться от этой клички — ТЮЗ. Не вышло. Корогодский мечтал свой ТЮЗ переименовать в "Театр нового поколения". То же самое происходило и в ЦДТ. До 1936 года здесь был Московский театр для детей, Центральным детским его назвала Наталия Сац. Но уже при Кнебель и при Эфросе облик театра определяли вечерние спектакли. В самом названии скрывалась какая-то неправда, несоответствие. От определения "детский театр" веяло "ведомственной" узостью. У театра должен быть свой зритель, а у зрителя должен быть выбор.
Некоторые друзья пробовали меня переубедить: "ЦДТ — это же фирменный знак". Но я упрямый. Когда еще только начинал работать в Центральном детском, понимал, что даже в девять лет никакой ребенок сам себя ребенком не считает. Мне нравится определение словаря Даля: "Молодость, младость — от младенчества до срединных лет".
Не могу сказать, что день и ночь думал о переименовании театра, но как-то ехал в троллейбусе и меня прямо ударило: или сейчас, или никогда. А тут министром культуры назначили Евгения Юрьевича Сидорова. К нему-то я и пошел на следующий день. Помощником у него работала Нонна Михайловна Скегина, дружбой с которой я очень горжусь, и она призналась, что сама такого переименования не допустила бы (для нее ЦДТ — это Эфрос, и наоборот). Значит, мне повезло, что ее в тот день на работе не было. Сидоров предложил вынести вопрос на общее собрание и проголосовать. Так я и сделал, предупредив всех, что навязывать свое мнение не стану: "Вы голосуйте, а я отвернусь".
Только один человек проголосовал против. Потому что переименование было логичным. На тот момент — восстановление справедливости.
Почва оказалась подготовлена. Воронов, настоящий столп ЦДТ, сказал: "Давно пора. Шах-Азизов, Мария Осиповна и Эфрос давно это обсуждали". Да, задолго до меня руководители театра думали о переименовании. Наталья Анатольевна Крымова хорошо назвала свою книгу об этих театрах — "Театр детства, отрочества, юности". Иван Воронов, актер.
Я перед собранием "стариков" расспрашивал. Возражала только замечательная актриса Галина Дмитриевна Степанова. А молодежь — Дворжецкий и Веселкин — ликовала, что театр перестал быть "ведомственным". Не хотелось, конечно, отказываться от слова "центральный", но мы заменили его на "российский". Титул "академического" в свое время получили: министр культуры Юрий Серафимович Мелентьев нас поздравлял, в свое время этот красивый эпитет сулил льготы в финансировании.
Были и люди, критиковавшие такое совмещение: молодежный с академическим. А дочь Наташа сказала: "Вот именно: молодежный и академический одновременно". Художественный общедоступный — тоже ведь парадокс!
Аббревиатуру РАМТ мы не придумывали, она появилась в какой-то статье и с тех пор пошла в народ.
Тем временем на творчество наступали социально-экономические процессы. Но испытания иногда выводят на совершенно новый уровень. По себе знаю: чем страшнее кризис, тем активнее нужно работать.
Психологически мне очень помог курс, с которым мы в ГИТИСе выпустили "Наш городок" Торнтона Уайлдера.
Играли его на малой сцене, которую потом у РАМТа отобрали и отрезали: снесли, когда строили новую сцену Большого театра.
Яновицкий любил этот курс и добыл для него (просто невероятно!) десять мест в штатном расписании театра. Лена Галибина, Таня Матюхова, Наташа Чернявская, Олег Зима, Вера Зотова работают в театре до сих пор, стали отличными актерами.
Тогда для первого акта "Нашего городка" студенты под руководством Алексея Блохина сочиняли этюды, во втором уже я активно включился, а третий акт мы сделали за одну репетицию. Там есть эпизод, когда Эмилия, уже после смерти, вспоминает о подарках, которые ей, живой, дарила мама. Мы взяли макеты домиков из спектакля "Звездный мальчик" и поставили на авансцене — они, эти домики, становились подарками. В финале все актеры стояли возле них: "Люди не понимают, что такое жизнь, пока они живы. Может быть, когда-нибудь они поймут". Вот об этом получился спектакль.
"Наш городок" — утрата и жизнь одновременно. Там такая вязь в спектакле: если кто-то чуть-чуть ошибался по внутреннему рисунку, по всем десяти актерам шел ток, и они немедленно поправляли. Пример исключительной собранности, когда сосредоточиваются природа, душа, сердце, ум. Я был горд, что мои студенты на такое способны. Фантастический курс, они и до сих пор держатся вместе.
"Наш городок" позвали на фестиваль "Золотая репка" в Самару, где пришлось играть в зале не на шестьдесят человек, как у нас на Малой сцене, а на триста. На наше счастье Бенедиктов тоже поехал. Декораций в спектакле не было, но он тут же все придумал: ворота в арьерсцене приоткрыл, из-за них дал свет. Получилось очень выразительное пространство. Я говорю: "Ребята, надо не предать спектакль". И они ни на секунду не подвели. Актеры других театров им говорили: "Вы так играли, что мы не знаем, как это делать после вас".
За студенческим, гитисовским спектаклем "Наш городок" я поставил оперу "Отелло" в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Туда только что пришел директором Владимир Урин, и они с художественным руководителем Александром Тителем строили репертуар. Я с РАМТом собирался в Ростов, прямо к поезду подъехал Урин и предложил мне поставить у них "Отелло". Ответить просил уже на другой день. Кстати, по-моему, лучший учебник по режиссуре — режиссерский экземпляр "Отелло". Когда-то Станиславский из Италии пересылал сюда свои записи. Спектакля не вышло, зато остался фантастический разбор. Владимир Урин возглавил Кировский ТЮЗ, когда Алексей Бородин стал там главным режиссером.
Получив такое предложение, я ночь не спал и решил, что не прощу себе, если откажусь. И не жалею, что согласился.
С октября директор РАМТа Софья Апфельбаум находится под арестом из-за обвинения в мошенничестве, совершенном организованной группой в особо крупном размере. Нам очень жаль, что призывы к здравому смыслу не работают, а люди, которые могли бы продолжать делать свою важную и сложную работу, обвиняются государством в недоказанных преступлениях, в то время как масса коррупционеров продолжают плавать на яхтах в дорогих часах. Софья Михайловна, мы думаем и переживаем за вас и за ваших коллег.